КОЛЯДА В ДИКАНЬКЕ

ДЬЯК. Вакула, ведьмино счастье, ты проспал все службы! Всем молчать! Голос церковного служителя есмь Глас Божий! Тем паче в такой великий день. Говорю вам, если церковный староста проспал богослужение, то, верно, Бог нарочно наказал его за личное его грешное намерение погубить душу. Не бывать свадьбе в час язычества, отныне коляда в Диканьке запрещена!
КОЗЯКА. Ну, ты, друг, загнул!
ДЬЯК. Епитимью! В монастырь пойдёшь, чернецом. И тут же мне, чтоб!
ЛЮДИ. Ей… от-то то же ж…
ВАКУЛА. Слово пастыря – закон.
ОКСАНА. Вакула! И ты покоришься ироду?
ВАКУЛА. Не смей так говорить о святом отце! (Отходит от всех.) Прощай, Оксана. Прощайте, люди.
КОЗЯКА. Толково, батюшка! Вот, не знаешь, где найдёшь, а где подберёшь. Что, Микола, каково?
МИКОЛА. Вокруг мой час! Раб Божий Осип, знаешь ты, кто я есть?
ДЬЯК. Нет. Ох, узнал, отец родной… знаю!
СОЛОХА. Тихо будьте, люди! Сам Микола – ангел пришёл заступиться за справедливость!
ЛЮДИ. Микола! Микола… Микола.
МИКОЛА. Напрасно ты, Солоха, не для выставки являются ангелы к людям, разобрались бы тихо, по-свойски…
ДЬЯК. Ваше Святейшество, разве ведьма нам есть свой человек?
МИКОЛА. А ты умолкни и слушай. Что ты, чума, берёшь на себя такое, что тебе ни брать, ни даже вздумать не положено? Не по ранжиру дуркуешь. Гордыня обуяла? Не умножай скорбь по прегрешениям твоим, вспомни, что ты есть сам. Забери слова обратно.
КОЗЯКА. Не бери! Что ж ты, Микола, противишься разве?
МИКОЛА. Православная церковь – воинствующая церковь. Нас не тронь, мы не тронем, но ежели – что, чёрт…
ДЬЯК. Боже Ты мой, так он и есть чёрт, тьфу, козяка?! Свят-свят-свят, нет же тебя, нет!
КОЗЯКА. Что, Ося, страшно? А грешить не боялся?
ДЬЯК. Всё, становлюсь немедленно правильным священником. Люди добрые! Мы тут посоветовались с силами небесными и постановили, что прежнее распоряжение признаётся поспешным и аннулируется напрочь. Но! Вакуле, немало таки грешному, назначается в следующей неделе исповедаться попу, то есть отцу Кондрату. И с сего дня начертается бить по пятидесяти поклонов через весь год. Остальное всё остаётся в прежнем и праздничном виде, разом с колядою.
Вакула осел.
ЛЮДИ. Любо! Любо… любо.
ОКСАНА. Вакула, иди ко мне, любый!
ВАКУЛА. Сил нет, посижу в снегу немного, отдышусь. Ты иди ко мне?
ОКСАНА. Думаешь, гордая, и не пойду? Ещё как пойду! (Садится рядом с Вакулой.)
ДЬЯК. Всё правильно сделал? (Озирается.) Как никого и не бывало: ни святого, ни чёрта? Может, плохо выспался, да зря отрёкся от праведного гнева?
МИКОЛА. Здесь мы, не сомневайся, и никуда вовек не денемся. А теперь сделаю так, чтоб забыли люди, будто я здесь был. Не то каждому всхочется, чтобы ангел за него перед судьбой заступился. Я не царь, у меня нет на всех черевиков. Что же ж нам, может быть, и жить вместо вас, а, люди? Забудьте, люди, что я к вам приходил. Помните только, что я есть, твёрдо помните, и будет с вас. И ты забудь, раб божий Осип, будет ещё с тебя.
ВАКУЛА. Мамо!
ЧУБ. Солоха, слышишь?
СОЛОХА. Что такое?
ВАКУЛА (поднялся). Мамо!
ОКСАНА. Сын сказал матери: мамо. (Поднялась.) Что тут такого?
СОЛОХА. И то, чего такого. Теперь можно помирать, не зря жила.
ВАКУЛА. Я всё понял, мамо… и мне надо сказать.
СОЛОХА. Знаю. Говори.
ГОЛОВА. Люди, тихо будьте! Кузнец говорить хочет! Дайте всем выслушать. Надо потерпеть немного, из-за него же историю претерпеваем. Пора же ж и кончать когда-то, да разбредаться по столам, а? а? а!
ВАКУЛА. Спасибо, мамо, за Оксану, за всё вам спасибо, пробачьте за всё. (Выходит вперёд). Други мои, земляки! Не могу скрыть от вас, что я некоторый час оставался в состоянии упасть духом. Но дума, что безгранично милосердье Божье, меня поддержала. Моё неразумие всему причиною, за то Бог и наказал меня. Но как милостиво и само наказание Его! В наказании Он даёт почувствовать смирение, – лучшее, что только можно дать человеку. Мы часто тешимся тем, чтобы быть ангелами, и забываем, что раньше нужно стать хорошими людьми. Что делать! Вы видите, какое творение человек: у него поперёд всего свой собственный интерес. И скажу вам, что как проснулся я от сна, так и собрал в торбочку все мои художественные средства: кисточки, красочки, досочки, рамочки, и снёс в кузню, и спалил живым огнём. Нет больше в свете маляра Вакулы, остался коваль для житейской справы: кому коня подковать, кому колёса в бричке поменять. Важнее всего, что слепился из меня муж для Оксаны! Самое дорогое, что было у меня, что видел, про что надеялся, всё – не стоит и гроша, что пойдёт для лент в косы зирки моей или хоть на галун. Всё сожжено, и притом в тот час, когда видел я предо мною мою смерть, и очень мне захотелось оставить после себя хоть что-нибудь обо мне в поминание, но лучшее. Благодарю Господа нашего Бога, что дал мне силы сделать то. Так было нужно, хоть для того, чтобы умереть и воскреснуть, хоть для того, что бывает час, когда не достойно говорить о высоком с прекрасным, не показав тут же ясно путей-дорог к ним для всякого. Но ничуть не уменьшается надежда моя! Только в духе всё крепнет. Христос Родился!
ВСЕ. Славьте Его!
ОКСАНА (выходит вперёд). Спасибо, тату, за Вакулу. Матушка Солоха, спасибо. Пробачьте за всё. Люди добрые, земляки! Что вздумалось вам расславлять, будто я хороша? Я совсем не хороша. Я вижу теперь, что я не хороша, нет. Но как же ж хорош мой Вакула, как хорош! Да, парубки, вам ли он чета? Вы поглядите на него, и вы увидите, что на мне женится самый лучший молодец на свете!
ГОЛОВА (выходит, загородив всех). Уважаемая Солоха, и дражайший дворянин, пан Чуб! Поздравляю вас от себя лично и от всего моего, а также же ж и нашего, славного села Диканьки, что проживает себе разом и вместе на нашей Святой Украине!
ЧУБ. Солоха, требуется застолье!
СОЛОХА. Пища наша – гроши ваши, с хатою!
ГОЛОВА. Ишь, поспела, а, Чуб?
ДЬЯК. Попался, дворянин, она раньше сказала!
ЧУБ. Добро! Оксано, подсуетись, доню, с подружками, накрывайте уже столы, чтоб хватило на всю Диканьку, да так чтоб было, как в царском дворце. Плачь, Миргород! Глотай слюнки, Полтава! Не обессудь, матерь Украйно! У нас, в селе – веселье! Коляда в Диканьке!
ОКСАНА. Девчата, за мной!
ВАКУЛА. Хлопцы, подмогнём!
ОКСАНА. Катрусю, возьми черевики, ты любишь обуваться. А мне не нужен калым, пусть хоть царский, я и так счастливая. (Подаёт черевички.)
ДЬЯК. Бери, сие лучшее, что довелось тебе с вечера наколядовать.
КАТРУСЯ. Вот как! (Приняла черевички.) У меня сегодня такой праздник вышел, люди!
ВАКУЛА. Мамо, мы вас ждём. Идём, Оксаночка.
ОКСАНА. Идём, Вакула.
Люди расходятся. Оксана и Вакула уходят, за ними молодёжь.
ГОЛОВА. И ты, Катруся, сможешь безо всякого стыда таскаться по родному селу в царицыных чоботах? А кумы твои, лучшие твои подружки, как с того жить смогут, а? а? а!
КАТРУСЯ. Чего вы, пан Голова, сегодня одни серьёзные волнения для народа выдумываете! Разве нельзя власти обходиться без смуты?
ГОЛОВА. Не тебе о том размышлять да ещё вслух!
ЧУБ. Поразительной архитектуры водятся женщины в нашей Диканьке, не, панове? Что ни баба, то царица. А гля, во что обуты. От жалости сморкаться хочется прямо при честном народе. В диканьских бабах даже жадность размеров вполне даже царских. Эк, схватилась за чужое счастье.
КАТРУСЯ. То мои черевики!
ДЬЯК. Вот так и живи тут, как хочешь, с кем ни попадя, всё одно пропадёшь… грехи наши верные.
МАРУСЯ. Плачь, Украйно! Что то за час пришёл на твою землю, когда лучших людей твоих, даже среди кумовства, никто замечать не хочет.
ДУСЯ. Так и обуешься нагло, Катруська? Ну, то же ж надо же ж!
МИКОЛА. Козяка, будет уже людей морочить, оставь!
КОЗЯКА. То не я, Микола, в людях мути хватает и без меня.
КАТРУСЯ. Господи! Ты видел, что они творят со мною? А я с ними живу. Марусю, пусть тебе будет правая царская обувка, а ты, Дусю, на – левую. Носите, как хотите. (Подаёт Дусе и Марусе по черевичке.)
МАРУСЯ (схватила черевичку). Катрусю, ластивка моя!
ДУСЯ (схватила черевичку). Катрусенька, подруженька!
ЧУБ. Катруся, а ты, как же?
ГОЛОВА. Сама-то, что же?
ДЬЯК. От-то то же ж?
КАТРУСЯ. Так я одна шлёпала бы, обутая царским образом, до свиней, с курями и коровою, по навозу. А теперь лучшая подружка моя, что левая, что правая, вдвоём на пару, пусть туда спотыкаются, каждая на свою копыту. А я пойду себе посерёдке, хоть и босая, однако же, обеими ногами, и наступая торжественно на все мои ступни.
ЧУБ. Гей, Катрусю! Помоги сватье моей скорее с гостями управиться.
КАТРУСЯ. Что мне твоя сватья? Я Солохе помогу. Отодвинься, Чуб.
ГОЛОВА. Потрудись и ты, Маруся.
ДЬЯК. Дусю, ты тоже знай своё бабье дело, а уж я позже подойду.
ДУСЯ. Маруся, ты слыхала, как мне приказывает чужой, не мой человек, или мне то прислышалось от бессонницы?
МАРУСЯ. Мы сами себе есть человеки, а мужики найдутся, так, Дуся?
КАТРУСЯ. Девки, ну, их всех в пень! Новая жизнь занимается.
СОЛОХА. Идите, идите, кумы, я – скоро.
ДУСЯ. А всё же Вакула неправдоподобно точно уловил сучность Козяки на той картине, не зря же ж он срисовал портретное сходство с нашего Дьяка.
ДЬЯК. Ёй!
МАРУСЯ. Думаю, Дусенька, следующей парсуной была бы личность нашего пана Головы, когда бы сам маляр не кончился.
ГОЛОВА. А? а? а!
КАТРУСЯ. Идём, кумы, запевай что-нибудь!
Дуся, Маруся и Катруся уходят, с песней.
ЧУБ. Солоха, ждём! (Уходит.)
ДЬЯК. Не пора ли, пан Голова?
ГОЛОВА. Что-то они тут наговорили, не?
ДЬЯК. Будем смиренны, пан Голова, и будем услышаны. Идёмте.
ГОЛОВА. Да-да, схожу за жинкой.
ДЬЯК. Пан Голова, нам по пути, схожу и я за моей женатой частью особы духовного звания.
ГОЛОВА. А? А? А!!!
Дьяк и Голова уходят.
СОЛОХА. Что ж, Микола, пойду и я. Прощай, Козяка.
КОЗЯКА. Нет, Солоха, я за тобою пришёл.
МИКОЛА. Вон оно как…
СОЛОХА. За мной, бес?
КОЗЯКА. Ты сделала всё, чтобы умереть для жизни на земле. Готова, не готова, а идти надо.
СОЛОХА. Значит, в преисподнюю? Что ж, не я первая, не я последняя.
Входит Колядо.
КОЗЯКА. Язычнику!
МИКОЛА. Арий!

Странички: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10