ДЬЯК. А что то у вас, дражайшая Солоха? (Ткнул пальцем в шею.)
СОЛОХА. Будто не видите, шея. А на шее монисто. И что то вам так в меня тыкается сегодня, Осип Никифорович, уж не проткнуть ли желаете…
ДЬЯК. Я так сердечно рад не испугаться метели и немного прогуляться у вас, торжественная Солоха… дабы нам, с вами, можно было встретиться в тёплой, дружественной обстановке.
Стук в дверь.
СОЛОХА. От, гадство! И стучат, и стучат…
ДЬЯК. Стук? В дверь? Стороннее лицо! Что, если теперь бессовестно застанут здесь и сейчас особу моего звания! Дойдёт до попа… то есть до самого отца Кондрата!
СОЛОХА. А там уже и до дьячихи близко. Какая важная была у вас коса, а теперь такая тухлая косичка, верно, крепкая у вашей жинки до вас любовь.
ГОЛОС ЧУБА. Солоха! То я, открой!
СОЛОХА. Каков голос? (Идёт к мешкам, освобождает один.)
ДЬЯК. А какая рука… то же ж Чуб! Добродетельная Солоха! Ваша доброта, как говорит писание Луки, глава трин… тринад… уж не в мешок ли из-под угля вознамерилась ты, проклятая, запхнуть священника!
СОЛОХА. То ваше дело, можете даже двери гостю сами открыть.
ГОЛОС ЧУБА. Долго, Солоха, ох, долго! Ты дома, я знаю!
ДЬЯК. Прячь куда-нибудь, ведьма, прячь! Прелюбодейка! Язычница!
СОЛОХА. Безгрешный вы наш, отец Осип, в мешок, агнец божий, ну.
ДЬЯК. Не нукай, не запрягла.
СОЛОХА (сняла со стены нагайку). Что!?
ДЬЯК. Не бей, не бей, пробачь! (Засовывается в мешок.)
СОЛОХА. Ну, покуражусь я над вами ныне, господа кавалеры. (Открывает дверь.) Добрый вечер, любый мой!
Входит Чуб.
ЧУБ. Слава Иисусу Христу.
СОЛОХА. Слава Богу Святому.
ЧУБ. Эк, каку кучу снега напустил в очи сатана. Здорово, Солоха. Ты, может быть, не ожидала меня? Может быть, я помешал? Может быть, ты тут забавлялась с кем-нибудь? Может быть, ты кого-нибудь спрятала?
СОЛОХА (наливает горилку в три стопки, ставит на поднос). Как ты можешь, ласковый, говорить такое о своей Солохе.
ЧУБ. Я сам скажу тебе, когда подать мне чарку, женщина, не суйся без спросу под руку. Эх, кому ты нужна, ведьмочка, кроме меня.
Из мешков высовываются Козяка, Голова и Дьяк.
СОЛОХА (шёпотом). Цыть, короста. (Подносит горилку Чубу.)
Козяка, Голова и Дьяк, не увидев друг друга, спрятались в мешки.
ЧУБ. Ну, Солоха, дай теперь выпить водки, потом уже станем что-нибудь делать друг с другом. Три чарочки, по одной? Можно было бы и зараз из одной посуды, хотя так, может быть, и приличнее православному дворянину. (Поднимает стопку.) Славной наполненности чарочка. За здоровье! (Выпивает.) Добро. У меня горло заболело оттого, что замёрзло на проклятом морозе, так я думаю. За смирение! (Выпивает вторую чарку.) Добро. Послал же Бог такую ночь перед Рождеством… как схватилась, слышь, Солоха, так схватилась… окостенели руки, не расстегну кожуха, не тронь, скажу, когда расстегнуть… эк схватилась вьюга! За любовь! (Выпивает третью чарку.) Добро! Вот только сын есть у тебя дурной…
Стук в дверь.
ГОЛОС ВАКУЛЫ. Отворите, отворите!
СОЛОХА. От, гадство, гадствее не бывает,
ЧУБ. То Вакула! Сам себе накликал, ворон, пропади ты! Слышь, Солоха, куда хочешь, девай меня, я ни за что на свете не захочу показаться тому выродку проклятому.
СОЛОХА. То мой сын, Чуб, думай, что говорить!
ЧУБ. Чтоб ему набежало, дьявольскому сыну, под обеими глазами по пузырю в копну величиною!
ГОЛОС ВАКУЛЫ. В свою хату не попасть, отворите уже!
СОЛОХА. Подожди, сынку, сейчас открою! Чубина, залезай скоренько в тот мешок, что с дьяком, я Вакулу сама боюсь.
ЧУБ. Что то есть дьяк?
СОЛОХА. То растение для снадобья, редкое, ядовитое. Залезай уже, ну!
ЧУБ. Не нукай, не запрягла.
СОЛОХА (снимает со стены нагайку). Что!?
ЧУБ. Не бей, не бей, пробачь! (Засовывается в мешок.)
СОЛОХА. Какая же ж всё же зараза те мужики. (Открывает дверь.)
Входит Вакула.
ВАКУЛА. Опять мне домой не зайти, может, и вам я лишний?
СОЛОХА. Добрый вечер, сынок. Боже ж мой, что с тобой!?
ВАКУЛА. Что, глядеть страшно. А то – я, сын ваш.
СОЛОХА. Будешь знать, как не слушать матерь, живописца срана! Тьфу.
ВАКУЛА. Давайте-давайте, и вы на меня плюйте. (Садится на лавку.)
СОЛОХА. Да почему же ж ты мои знания ни в грош не ставишь. Пойми же ты, в конце концов, за душу человека бьётся не только ангел-хранитель, но и бес-конвоир! Прельщён ты, сынку, утробным бесом своим, его надо выявить и выгнать. Вакула, я знаю, как тебя спасти. Чуешь меня?
ВАКУЛА. Спаситель вот-вот народится, а вы мне ересь всякую внушаете. Управимся без посторонних.
СОЛОХА. То кто посторонний – родная матерь!?!
ВАКУЛА. Я! Я всем посторонний!
ГОЛОС С УЛИЦЫ. Солоха! Откройте! То я, Свербыгуз!
СОЛОХА. Пойду шугануть Свербыгуза. (Накинула тулупчик.) Уже не вспомню, когда в последний раз ты меня назвал мамою. (Уходит.)
ВАКУЛА. Мамою. Ведьму-то! И зачем меня только родили, несчастливца. Через ту глупую любовь я одурел совсем, завтра праздник, а в хате до сих пор лежит всякая дрянь. (Подходит к мешкам, завязывает.) Зачем тут лежат эти мешки? Отнести в кузню. Неужели не выбьется из ума негодная Оксана. Думать о ней не хочу! Что ж, разве других никого нет? Отчего так устроено, что дума против воли лезет в голову? (Пытается взвалить мешки на спину.) Мешки стали как будто тяжелее прежнего? Тут, верно, положено ещё что-нибудь, кроме угля?
Входит Колядо.
ВАКУЛА. Дурень, забыл о своём усыхании! Прежде, бывало, мог согнуть и разогнуть в одной руке медный пятак и лошадиную подкову, а теперь мешков с углём не подыму! Скоро стану от ветра валиться. Наказанье Божье! Как успел заслужить такое, за что?
КОЛЯДО. Добрый вечер.
ВАКУЛА. Чур меня, чур! Кто ты, дивчина? Как вошла в хату без стука? Мне тебе нечего подать, я здесь толком и не живу.
КОЛЯДО (вынимает из-за пазухи свёрточек, разворачивает). Пройду до скотины, хлебушко дать. На, и ты пожуй. (Подаёт ломтик хлеба Вакуле.) Будьмо! (Заходит за печь, подглядывает.)
ВАКУЛА (ест). Эк, вкуснотища! Это необычный хлеб, хлоп. Эй? Кто ты, где? Наваждение! Что я за баба, не дам никому смеяться над собою! Десять таких мешков подыму и отнесу до кузни. (Делает две попытки поднять мешки, на третий раз поднял.) Есть! Взял! Эх, ещё один не взять, потом. Будьмо! (Уходит, с мешками.)
КОЛЯДО (выходит из-за печи). Где-то месяц должен быть спрятан, а, Козяка? (Подходит к оставшемуся мешку.) Как там, не душно? А я тебя выпускать не стану, что не сам пхал, то не самому и доставать. А не в кожушке ли? (Подходит к кожуху на вешалке, вынимает из него свёрток.) Вот он, месяц! Чертяка, завернул месяц в носовой платок. Да ведь он целый год, небось, не стиран. (Разворачивает свёрток, обнаруживает месяц.) Выпущу тебя, золотой мой, через печную трубу, не обижайся, что не с крыльца, незачем мне светиться с тобою в руках. (Берёт полотенце, обтирает месяц.) Рушником оботру, сопливый месяц – несолидная картина. (Подходит к печи, засунул в неё руку с месяцем.) Лети, красавец! Свети людям. Не та сегодня ночь, чтобы тьма на свете хозяевала.
Входит Солоха.
СОЛОХА. Кто таков!? В моей печи лазать! А ну, покажись. И кто ты?
КОЛЯДО (обернулся). Тот, кто солнце обронил, оно и утекло в землю.
СОЛОХА. Колядо!? Колядо в Диканьке! Ой, не знаю, как быть, как вести себя, что сделать, радость моя! Сейчас покормлю. Вы здесь дома. Ой, а где мешки? Вакула в кузню отнёс? Разве он так и не почувствовал, что в мешках не уголь, а живые люди сидят? Значит, взял таки Вакула первый свой с болезни вес. Вы помогли, Колядо? Вы! Благодарствую. Ёй, мешок с Козякою тут. Пусть побудет в душегубке, чтоб знал, как смуту насылать, да людей за нос водить. Что кушать будете, гость бесценный?
КОЛЯДО. Ничего, Солоха. Испеки только хлеба к утру. И чтоб на хлебе том вся Диканька выпеклась бы… на память. Сможешь?
СОЛОХА. Разве то задача для вашей ученицы. Конечно! А сейчас, сейчас-то, что поедите? Даже молоко скисло.
КОЛЯДО. Ничего, сказал же. Пеки хлеб. А не думала, что будет со старыми дворянами, что в мешках?
СОЛОХА. И думать не хочу. И не глядите так! Не стыдите меня за мой вдовий удел, не стыдно мне. Потому что я живу! И то есть не блуд, то жажда жизни, Колядо!
КОЛЯДО. Отчего не излечишь сына твоего, матерь?
СОЛОХА. Сами учили, таким, как я, строго-настрого заборонено лечить против воли болящего.
КОЛЯДО. А Вакула против лечения или против лекаря?
СОЛОХА. И то, и то. Научите, Колядо, что делать?
Доносится с улицы песня.
КОЛЯДО. Не мой час! Времена переменились. (Идёт за печь.) Миколку проси. Когда ангел-хранитель соглашается, тогда и против воли можно помочь. (Выходит из-за печи с чугунком.) Зачем ты звёзды с неба собрала?
СОЛОХА. Кто? Я? Зирки, Колядо, зирки, а то – звёзды… в Украине своя речь есть, обходимся без москальского акцента. Чуете, как поют!
КОЛЯДО. Так зачем собрала зирки?
СОЛОХА. Вздумала взвару приготовить.
КОЛЯДО. Какого!?
СОЛОХА. Скотина болеет…
КОЛЯДО. О чём думаешь, девка! Звёзды – свиньям!
СОЛОХА. Пробачьте, Колядо, больше не буду! Могу взять?
КОЛЯДО (подаёт чугунок). Что ж вы, люди, не можете талантами своими распоряжаться? Звёзды может рукой достать, а она их – в корыто.
СОЛОХА (ставит чугунок в печь). Вот, выпускаю звёзды – зирки назад в небо, вослед месяцу! (Подходит к Колядо.)
КОЛЯДО и СОЛОХА (вместе). Будьмо!
КАРТИНА 3. Тогда же, на лавочке у церкви. Здесь Маруся, Дуся и Катруся. Неподалёку группа ребят, репетируют песню. Запевает Оксана. На церковном крыльце стоит Микола.
МИКОЛА. Чиста Рождественская ночь, светло украинское небо! Месяц со звёздами в небо вернулся. Вот-вот настанет и мой час. Люба мне Диканька! Я рад, что с сего села дал мне Боженька мои труды начинать. (Уходит.)
МАРУСЯ. Стол накрыла, Дусю? Ничего не закроила, как всегда?
ДУСЯ. Что говорит? Что говорит!
КАТРУСЯ. Дайте послухать, кумы. Колядуют!
МАРУСЯ. Оксанка, гля, как выпендрючивается.
ДУСЯ. Жаль кузнеца, спёкся.
КАТРУСЯ. Вон, какое печение котится! Ничего его не берёт.
МАРУСЯ. Вакула-то, какие мешки прёт! Наколядовал!
ДУСЯ. Силища! Постройнел только, а?
КАТРУСЯ. Откуда ты ночью всё видишь за хлопцев, Дуся?
ДУСЯ. С одиночества зрение обостряется, а то ты сама не знаешь. Дура – Оксанка, такого парубка отшить.
