ОКСАНА. Ты, может, даже интереснее стал, не буду врать, да только не тот ты Вакула, что я знаю. Не желаю тебя видеть.
ВАКУЛА. Оксана, так ты ненавидишь меня?
ОКСАНА. Ты мне надоел. Прощай, урод. (Уходит.)
ВАКУЛА. Оксано! Урод… урод? Урод.
КОЗЯКА. Согласен.
ВАКУЛА. Зеркало прочь. (Выбрасывает зеркало.) Зачем теперь мне жить, Господи? Оксана меня не любит, она бросила меня. И ты, Господи, за что сделал так, чтоб я перестал быть похожим на себя? Господи! Так Ты рассчитываешся со мною, верным рабом Твоим, за великую мою любовь к Тебе?! Ах, Ты… (Задохнулся.)
КОЗЯКА. Ну! Прокляни Его, охай, нехай услышит дух твой гордый! Ну!
ВАКУЛА (падает на колени). Прости, Господи, раба Твоего неразумного. Если так есть, значит, так надо. Господи, помоги мне в горе моём, если то горе. Господи, не оставь мне хворобу, если то хвороба. Люблю Тебя, Боже Ты мой, ох, как люблю! Сподоби, Господи, быть достойным рабом Твоим ныне и присно, и во веки веков, аминь. Пойду, приведусь в божеский вид. (Уходит.)
КОЗЯКА. Ах, ты ж, выскользнул! Бойся меня, кузнец, трепещи! Никак не прощу, и мать твоя тебе не поможет!
Входит Микола.
МИКОЛА. Здравствуй, Диканька.
КОЗЯКА. А то, что за прынц? Я невидим, бойся меня! Чего глазюки таращишь?
МИКОЛА. Говорили мне, чересчур стар Диканьский чёрт.
КОЗЯКА. Ох, надо же, не признал сходу. Сменщик старого Миколы?
МИКОЛА. Так точно.
КОЗЯКА. Здорово, враг мой, солдат ангельского войска.
МИКОЛА. Что ты, как будто не боишься меня?
КОЗЯКА. Ой, завертелся, ваше ангельское высокопревосходительство, закрутился, простите старика.
МИКОЛА. Да Бог с тобой, Козяка.
КОЗЯКА. Думаешь, что говоришь чёрту?
МИКОЛА. У Господа Бога нашего врагов нет, и нелюбимых чад…
КОЗЯКА. Ой, перестань меня лечить, а? Молод ещё. (Заскулил.)
МИКОЛА. Тёмный ты, Козяка.
КОЗЯКА. Ты ещё не заступил на вахту, так что, не качай тут права. И не мешай мне страдать!
МИКОЛА. И чего верещишь, страдалец?
КОЗЯКА. Обида, Микола, знойная обида жжёт меня, сжигает! Имею полное право отомстить за живописное издевательство в отведённый мне на труды час до первой зирки. Знаешь ты про злобную на меня карикатуру?
МИКОЛА. Моё село, что хочу, то знаю. Я – не приватный ангел. Гляди, не переусердствуй, бес, не по старинке, по Новому Завету проживаем, помни. И прости всякого, кто обидел тебя.
КОЗЯКА. Простить образование не позволяет.
МИКОЛА. А картину писал кузнец?
КОЗЯКА. Он, противный. А только усох Вакула. С чего бы? Видно, вусмерть усохнет, слава Богу? Работа чистая, но не моя. Значит, ваша? За что вы так верного хлопца своего приложили, ангелы небесные? Аж чёрту завидно. Или что переменилось в небесном хозяйстве, пока мы тут, козявки земляные, роемся по делам службы? Может быть, нас, козявок, в ангелы опять позаписывали, а вас – в адские кочегары?
МИКОЛА. Что ты несёшь, нечисть! Скверноуст.
КОЗЯКА. То-то, чую, неспокойно на Украине. Принимай хозяйство, а я поскакал, покуролесить напоследок. Привет! (Уходит.)
МИКОЛА. Последний день перед Рождеством прошёл. Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звёзды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа! Что так сделалось темно? Ничего уже нельзя видеть человеку? То чёрт украл месяц! Ох, не мой час… не мой.
КАРТИНА 2. Тогда же, чуть позже. Хата Солохи. Здесь Козяка.
КОЗЯКА (мельтешит по горнице со свёртком в руке). Куда, куда, куда… куда мне его спрятать? В кожух! В кожух? В кожух. Утром Солоха наткнётся и выпустит. (Запихивает свёрток в карман кожуха, что висит у двери.) Зато эту ночку никому не будет дармового света, пусть по домам сидят и не высовываются по гостям. (Ищет, где удобнее устроится, находит.) Ну, и где та дамочка может быть, когда я её дожидаюсь. Или я ей – муж, чтоб ждать? Что за ведьма… нет, ну, что за ведьма. (Подходит к печи.) Вам уютно вылазить из печи? Или нет к себе домой другой дороги?
Из печи выбирается Солоха, с метлой.
СОЛОХА. От, гадство, ты – Козяка?
КОЗЯКА. И где ж вы, девушка, шляетесь?
СОЛОХА. Ты мне кто такой, мохномордый, чтоб ждать меня без спроса в моей собственной хате? А ну, где крынка? (Заглядываете в кувшин.) Точно, скисло молоко. Прибить тебя ненароком, что ли…
КОЗЯКА (подхватывает тулупчик с плеча Солохи и метлу, разносит их по местам). Позвольте поухаживать, кожушок принять, и метле я знаю место.
СОЛОХА. Подсуетись, будь ласка. И что же ж мне теперь после полёта прикажешь пить?
КОЗЯКА (обхаживает Солоху). Её молоко интересует, мы здесь, может быть, собрались пить молоко?
СОЛОХА. Ничего, попьём чего другое, хоть водицы. (Прихлёбывает воду.) Эх, Козяка… не знаешь ты моей печали.
КОЗЯКА. Сей секунд вылечим!
СОЛОХА. Не тот ты лекарь, чёрт, чтоб мои хворобы пользовать. Устала я, неприкаянная, летать одна в студёном космосе. Возраст уже приступил ко мне совершенно женский, значит, пришла пора идти замуж. Язык прикусил?
КОЗЯКА. Мне, может быть, есть, что сказать? А я тебе таких чудных слов приготавливал, что там кобзари, а она – замуж!
СОЛОХА. Ну?
КОЗЯКА. Что «ну»?
СОЛОХА. Отговаривай меня, улещай как-нибудь.
КОЗЯКА. Ну, женитьба – не по мне, а твоё замужество – не моё дело. Хотя, конечно, горько! Рождество уже, Солоха, мне скоро восвояси отбывать. Не пора ли нам приступиться друг к другу вплотную с прощанием?
СОЛОХА. Утри пятак и не хрюкай, когда из тебя не похоти ждут, а песен. Так что, говори, чёрт сладкоречивый, говори, как ты славно умеешь… я люблю, когда мне в ухи медоточут.
КОЗЯКА. Да ты обалдела, девушка, мы же взрослые персоны, о каких словах может идти речь?
СОЛОХА. Медоточь, – сказала! Замалчивать мне про мою красоту на дворе у меня будешь.
КОЗЯКА. Нечего мне тебе сказать, всё за годы высказал, а повторяться не люблю. Пусть тебя твой толстый Чуб в уши распевает, а я здесь не для того.
СОЛОХА. Ну, так и сиди ровно. Да, а ты зачем месяц спёр и метель нагнал на село?
КОЗЯКА. А ты зачем зирки украла, да замуж собралась?
Стук в дверь.
СОЛОХА. Кого козяка принёс?
КОЗЯКА. Никого я, кроме себя, не приносил.
СОЛОХА. От, гадство, Голова!
КОЗЯКА. От головы есть верное средство – топор. Подать?
СОЛОХА. Исчезни, чёрт, тебе сказала. Перекрещу!
КОЗЯКА. Нет! Сей момент.
СОЛОХА. Что так долго?
КОЗЯКА. От любви так плотно воплотился, что не принимают тонкие миры животноводческие страсти земные.
СОЛОХА. Что!?
КОЗЯКА. Желания временно перебороли умные мысли.
СОЛОХА. Тогда, может быть, мне колдануть?
КОЗЯКА. Я не шучу, у меня, когда женщина рядом, дела не получаются.
СОЛОХА. Геть в мешок, нечисть, вон в тот! (Указывает на мешок в углу.) Ты меня знаешь. Роги поотваливаются!
КОЗЯКА. С тобой мои роги во веки веков прорастать будут.
СОЛОХА. Ну!
КОЗЯКА. Не нукай, не запрягла.
СОЛОХА. Что!? (Снимает со стены нагайку.)
КОЗЯКА. Не бей, не бей, пробачь! (Засовывается в мешок.)
СОЛОХА (повесила нагайку). Нагнал непогоду, поползли ползуны, кто ещё может в жизни ползать. (Открывает дверь.)
Входит Голова.
ГОЛОВА. Слава Иисусу Христу.
СОЛОХА. Слава Богу Святому.
ГОЛОВА. Что-то долго не открывала, а? а? а…
СОЛОХА. А куда спешить добропорядочной женщине в собственной хате, не к дверям же. Добрый вечер, пан Голова.
ГОЛОВА. Всё – голова да голова… разве же ж у меня других частей тела нет совсем, чтоб окликнуть? Нет сказать бы ласково, к примеру: «пан Головка». А? а? а! Складно я сегодня шуткую, складно, знаю, этого у меня не отнять.
СОЛОХА. Какими снегами вас ко мне занесло, пан голова?
ГОЛОВА. А сказать хотела, небось, каки черти тебя носят, пан старый пень, а? а? а! Ни месяца, ни зирки хоть малюсенькой… метель. Гляжу, в окошке свет колысается. Дай, думаю, зайду. Не станет же одинокая свободная женщина задавать глупые вопросы воплощению власти в моём лице. Так я пройду.
СОЛОХА. От, гадство! Надурил козяка, потащилось старичьё.
ГОЛОВА. Что?
СОЛОХА. Зачем проходить, когда сейчас прятаться придётся.
ГОЛОВА. Кто прятаться – я!? Чего вдруг?
СОЛОХА. Сейчас в дверь стукать будут.
ГОЛОВА. А ты откуда знаешь?
СОЛОХА. Мне ли не знать.
ГОЛОВА. Может, ты ещё знаешь и то, кто стукнет?
СОЛОХА. Конечно.
ГОЛОВА. И кто же?
СОЛОХА. Дьяк
ГОЛОВА. Того быть не может! Дьяк сидит дома и ждёт меня на кутью. Я и пошёл бы, да непогода…
Стук в дверь.
СОЛОХА. Ну, что я говорила?
КОЗЯКА (высунулся из мешка, шёпотом). Сидели бы дома, как приличные люди, не таскались чёрт-те где.
СОЛОХА (шёпотом). Цыть, короста.
ГОЛОВА. Не скажу за старичьё, но по стуку думаю, то стучится ровесник мой, ещё нигде не старый. Тот пока не достучится, не сгинет. Спрячь меня, мне не хочется теперь встретиться с Дьяком.
СОЛОХА. Куда же ж спрячешь вас, наш пан Головка?
ГОЛОВА. То, что же ты ввиду имеешь, так говоря? Обиду власти!?
СОЛОХА. Я вас в гости не ждала. Уголь – в кадку, Голову – в мешок. (Идёт к мешкам, освобождает один.)
ГОЛОВА. Ох, дика смута! Ведьма! Прячь скорее! Колдовство!
СОЛОХА. Залезай уже в мешок, ну!
ГОЛОВА. Не нукай, не запрягла.
СОЛОХА. Что!? (Снимает со стены нагайку.)
ГОЛОВА. Не бей, не бей, пробачь! (Засовывается в мешок.)
СОЛОХА. Ещё хулить меня будет. (Повесила нагайку.) Ну, Дьяк, значит, Дьяк, куда денешься. (Открывает дверь.)
Входит Дьяк.
ДЬЯК. Добрый вечер!
СОЛОХА Добрый вечер, Осип Никифорович.
ДЬЯК. Отец Осип! Что за фамильярность такая? Впрочем, вам, добродетельная Солоха, здесь и сейчас дозволяется именовать особу духовного звания по-простому. Слава Иисусу Христу.
СОЛОХА. Слава Богу Святому.
ДЬЯК. Что так, как будто я вошёл не к вам, а в хату Головы?
СОЛОХА. Что то значит?
ДЬЯК. Чую запах… вредный запах!
СОЛОХА. Обижаете, святой отец, в моей хате я, может, и живу для вредности, а только запаха дурного здесь быть не может.
ДЬЯК. Что вы, великолепная Солоха! Так я войду. (Кружит вокруг Солохи.) Мысли не было вас огорчить. Ввечеру товарищи мои, приличные православные християне, други детства, вы их знаете, обещали собраться у меня в новой хате на кутью, да видать непогода спугнула. А что то у вас, обворожительная Солоха? (Хватает Солоху за руку.)
СОЛОХА. Как что, рука… дозвольте взять её у вас обратно.
