Пан Влодек. Но ему придется трудно, очень трудно. (С жаром.) А кому в этой жизни легко? Помнишь дядю Казимира? Уж на что благополучный тип, а сломался из-за несчастной любви. (Тише.) Вот так вот взял – и застрелился! (Пауза.) Мы должны помочь нашему сыну! Доктор сказал, что признаки… как это… женщины у него начали проявляться в период полового созревания; так обычно в подобных случаях и бывает. Потом Януш подрастет еще и еще. (Трясет головой.) Он будет чувствовать постоянную раздвоенность: мужчина и женщина в одном лице! Но это случится постепенно, и для него такое состояние станет обычным. (Вздыхает). Так доктор сказал.
Пани Барбара. Мы поможем ему… Господи, ну почему это случилось с нашим сыном!!!
Пан Влодек (обнимает жену). Он жив. А это главное.
Пани Барбара. А дети? У него могут быть дети? (Испуганно.) А внуки? (Шепотом.) Будущее? (Плачет.) Наш бедный сын…
Пан Влодек (улыбаясь). Наш счастливый сын! (Гладит жену по голове.) Я сделаю его счастливым. Я буду играть ему каждый день «Аппассионату» Бетховена. А еще – «Патетическую»! И «Лунную»! Мятежная музыка. Закаляет, как холодный душ. Наш мальчик будет сильным.
Пани Барбара. Он и сейчас сильный!
Пан Влодек. Самое страшное – не суметь противостоять толпе. И стать толпой! Не покоряться! Надо. Оставаться. Самим собой. В самых. Трудных. Условиях. (Тихо.) Люди жестоки. К этому нужно быть готовым всегда. (Весело.) Все получится! Ведь у каждого своя судьба – жизнь, которую каждый должен прожить по-своему. (Быстро и уверенно.) Надо мысленно ощущать внутри себя стальной стержень. Ставить психологическую защиту. Каждая трудная ситуация – это просто проверка. Не терять себя ни при каких обстоятельствах! Знать, что любая гроза имеет начало, а значит, и конец. (Он оглянулся на Януша и улыбнулся.) Ты сильный, мой любимый человек!
Звучит последняя музыкальная фраза третьей части «Лунной сонаты». Затемнение.
——————————————————————————————————————–
Картина третья
Свет вновь освещает квартиру Марыли. Она смотрит на Януша, затем застенчиво опускает глаза.
Януш. Мой отец был концертирующим пианистом.
Марыля (с восхищением). Что вы говорите!
Януш. Да-да! Я так горжусь им. Его хвалил сам Лист! (Смеется.) Шутка у нас такая ходила. Порой, когда папа заканчивал упражняться и спускался завтракать, мама произносила вслух: «Тебя похвалил Лист!» Лучший комплимент, без всяких «божественно». (Ставит в сторону чашку и целиком переключается на свой рассказ.) У меня была такая веселая мама, вы даже себе не представляете! Сожалеть и грустить она считала признаком дурного тона.
Марыля. Ну, а сострадание как же?
Януш. Слушайте. (Чрезвычайно оживился.) Не строить сочувствующую мину, а реально помогать. Дельным предложением и внутренней сдержанностью, которая помогает не распускаться. Нытье? Ни-ког-да. Я никогда не видел ее отчаявшейся! Потому что… Хм! Каждая трудная ситуация – это просто проверка. На прочность м-м… Как бы это сказать? Прочность… нравственных… (быстро находит нужные слова) внутренних резервов человека. И веру!
Марыля (задумчиво.). Веру во что?
Януш (улыбнулся). А как вы думаете? (Пауза.) Папа, знаете, позволял себе горевать. Это мама научила его смотреть на мир иначе. Да-да! А ведь он был умнее и сильнее ее. Вот какие в жизни бывают парадоксы.
Марыля расслабилась и по-домашнему развалилась на стуле, облокотившись рукой на стол.
Януш (встает). Благодарю. Засиделся. Мне пора.
Марыля (поспешно). А братья и сестры у вас есть? Откуда вы родом? Я знаю, что в Варшаве вы относительно недавно. Как вы решили стать врачом?
Януш развел руками.
Марыля. Вы, наверное, тоже на фортепиано играть умеете?
Януш (замахал руками). Нет-нет! Что вы! (Зашелся хохотом.) Музыка, скажу я вам, адская наука.
Марыля (игриво.). Ну уж? Я, конечно, по большому счету простой аккомпаниатор. Рядовая учительница. Не звезда! Но наш дом мучаю виртуозными пьесами добросовестно. Играю, конечно, как могу.
Януш. Хорошо играете.
Марыля. Ничего, терпят пока.
Януш. Меня учили музыке. Мама, в основном. Но я сопротивлялся, как мог! Мы жили в… (Споткнулся, поднял голову и замолчал).
Марыля и Януш сидят за столом. Молчат. Марыля внимательно разглядывает собеседника. Тот смотрит в зал.
Из динамиков звучит голос Януша.
– Мы жили в Кракове. Там родился я и мои родители. Но с некоторых пор приходится скрывать столь невинный факт.
Моя мама была единственным ребенком в семье, где не одно поколение посвящало себя скромной учительской миссии. Поэтому нет ничего удивительного в том, что этой участи не избежала и она.
Мама работала гувернанткой у одних очень состоятельных людей, когда познакомилась с отцом, тогда еще только подающим надежды пианистом.
Папа происходил из хотя и разношерстной, но достаточно обеспеченной семьи, где водились и врачи, и портные, и торговцы. Папа внес свою лепту в эту сумятицу, водрузив в священное пространство родных пенатов целых два рояля!
У папы было два брата, но они в раннем возрасте умерли от тифа.
Словом, когда родители произвели на свет меня, то я буквально стал мишенью для бабушек и дедушек!
Они пророчили мне участь какой-то блестящей, неземной карьеры и сумасшедшей любви. Ведь, казалось, для меня в этом мире все двери распахнуты и все ковры расстелены. Никто и предположить не мог, что мне придется скрываться, прятаться и хитрить, несмотря на то, что я не преступник.
Тишину нарушает звон падающей чайной ложечки. Марыля случайно роняет ее на пол. Извиняется, поднимает.
Януш (словно очнувшись). Мы жили … хорошо. Дружно. На Рождество ставили невероятных размеров елку! Наряжали ее… Разноцветные пряники-игрушки пекла бабушка, папина мама. По собственному рецепту! Пряники были тяжелые, громоздкие. И часто бухали вниз! (Смеется.) Бабушка заставляла няньку их подбирать. Облупившиеся реставрировала разноцветной карамелью и упрямо приказывала водрузить каждого на прежнее место. (Усмехается и вздыхает.) А после праздника бабушка несла пряники в приют и раздавала сиротам.
Марыля. Счастливое у вас было детство.
Януш. Не жалуюсь!
Марыля. Только уставали, наверное, от постоянной опеки.
Януш. Нет. Бабушки и дедушки поумирали, едва возраст поставил меня перед фактом: «Твой номер – тринадцать!» (Улыбается.) Ушли они в мир иной друг за дружкой. Как-то быстро и как-то сразу.
Марыля. Вы так легко произносите, словно и не жаль их.
Януш (помолчав). Мама страдала, но не убивалась. Позднее она объяснила мне: «Просить небеса, чтобы им продлили жизнь? Зачем? Я неистово молилась за моих стареньких родителей вначале; мне казалось, что, если их не станет, я умру. А потом поймала себя на мысли: я ведь не для них, я для себя прошу! Они все сделали, заслужили покой – другой этап… жизни. А я не хочу их отпускать из-за собственного эгоизма».
Януш повернулся лицом к залу и замер.
Голос Януша из динамиков.
– Наверное, мама права. Но, когда парализовало отца, меня уже не было рядом, я находился далеко. Узнав о случившемся, молился. Чтобы папа жил! Эгоистично молился. Каждый день. Каждый… Мама слегла почти сразу же после папиных похорон. Она запрещала мне навещать ее, потому что мое появление в доме было очень опасным для меня. Страшно сердилась и даже грязно ругалась, когда я, нарушив запрет, приходил к ней. Она боялась за меня. Но я все равно приходил! Доставлял дополнительные волнения. Я не мог жить без нее… А на похороны не пришел. Испугался! Мне было чего бояться. Животный страх пересилил мучительную привязанность. Знаю, мама одобрила мой неприход. Но я до сих пор казню себя за малодушие, пусть и разумное. И не прощу себе этого до конца своих дней.
Януш шумно вздыхает.
Януш (оживленно). А кто вас, милая пани Марыля, учил играть?
Марыля (встрепенувшись). Меня? Ой! (Хохотнула.) Я ведь в деревне родилась. Разочарованы?
Януш (мягко улыбнувшись). Нет.
Марыля. Нас было пятеро девчонок. Одна за другой. Я младшая. (Ставит в сторону чашку.) Я ведь все-все умею! Платье вот это сама сшила. Ружена испепелила глазами: откуда взяла такое? Я подчеркнуто молчу. Хожу во дворе вот так: дамы и господа, я только что из Парижа; ах, как надоели мне французские духи, шелковые чулки – скучно; о, я мечтаю о простом хлебе с луком – это так романтично; а на поклонников смотреть не могу – надоели; ах, оставьте меня в покое! (Ребячески вскидывает голову.) Я и траву косить могу, и со скотиной управляться! Корова Марта у нас была – о, какая! Бык нашу Марту больше всех любил из стада, все за ней гонялся, чем мы с сестрами страшно гордились. Как-то стала ее доить: пр-пр, пр-пр, а она хвостом по лицу меня – хрясь! И еще, и еще! Ох, как взвыла я тогда-а. Старшая сестра Анна пришла и давай учить: ты ее лаской, хлебом ее, сахаром, а ты как думала – никто за тебя твою работу не сделает, надо. Ой! Тонну всякой всячины скормила я этой Марте…
Януш. Полюбила она вас?
Марыля. Еще бы! С луга тащится домой, бредет, еле ноги передвигает, но как меня увидит – что куда девается – несется, скачет ко мне, как заправский жеребец! (Вздохнула.) Только все одно хвостом хряськала.
Януш и Марыля смеются.
Марыля. Недалеко от нашей деревни было море. Там отдыхали разные важные господа. Мы туда ездили молоко продавать и шали вязаные. Мама у нас – искусная вязальщица. Приедем, папа мерина Паньку привяжет, на возу товар расстелет, рядом крынки с молоком поставит, сам останется, а нас отсылает к морю: поиграть, искупаться, если погода теплая. Я ведь пловчиха отменная! Вот приехали в очередной раз и я увидела…
Марыля смотрит в зал и замирает.
Затемнение.
Картина четвертая
Звучит фрагмент фортепианной пьесы Бетховена «Ярость по поводу утерянного гроша».
Свет очерчивает небольшой островок сцены, на котором появляется нарядная дама в изящной шляпе, в руках у нее зонтик от солнца.
