МАША. Ой. Ладно тебе, Юль, это всё чушь ньюэйджевская. Ты что, веришь, да? Во всё это? Что человек, дожив до двадцати лет, работая по двенадцать часов в сутки, а всё остальное время трепясь и рассуждая на абсолютно не интересующие его темы, может вот так вот взять и измениться раз и навсегда, и это притом, что он решил умереть?
ЮЛЯ. Ну попробовать-то можно…
МАША. Юля, милая, я хочу умереть не потому, что меня мужчина бросил, и не потому, что достало за прилавком стоять кажен день – слава богу, такого никогда не было и вряд ли уже случится. Я хочу посмотреть, есть ли ещё где-нибудь хоть что-то…
ЮЛЯ. Ну, тогда приколемся просто. Согласна? Тебе какая разница – здесь грузиться сидеть, или пошарахаться где-нибудь? Всё интереснее…
МАША. Ну, в какой-то степени ты права…
ЮЛЯ. Тогда так – если получится, то всё будет нормально, ОК? В смысле смерть отменяется. ОК?
МАША. Если получится, то да… это логично.
ЮЛЯ. А если нет, тогда… тогда я тебе помогу.
МАША. ОК.
ЮЛЯ. Ты как хотела?
МАША. Ты знаешь, я долго думала. Я всего боюсь ведь, на самом деле. И вот думала – утонуть? Да вряд ли получится… я плаваю хорошо, что ж я – дура, в самом деле – нырять и глотать там воду всякую… Вены резать больно… сначала с новокаином хотела, ну, вколоть и резать, а потом поняла -–не смогу я. Страшно, и крови я боюсь, блин…
ЮЛЯ. А вешаться?
МАША. Это некрасиво. И страшно – вон, куча всяких неудавшихся случаев в газетах. Можно сорваться, ногу сломаешь… да ногу ладно, а если позвоночник?
ЮЛЯ. Ну, это по-любому… ну, прыгать откуда-нибудь, это то же самое… а травиться?
МАША. Кислотой – страшно, да и, по-моему, не смогу я опять же – это почти то же самое, как с венами. А таблетки… это, конечно, надёжнее…
ЮЛЯ. И что ты решила?
МАША. Я решила током. Это надёжнее всего, по-моему. Залезу на какую-нибудь линию передач…
ЮЛЯ. Я по телеку видела – там тоже всяко бывает… Иногда просто руку оторвать может. Электричество – оно ещё, по-моему, как следует не изучено. По крайней мере, в этом плане. Это, по-моему, Капица говорил.
МАША. Да знаю я. Но мне понравилось. И на дерево похоже. А электричество – как молния… Красиво.
ЮЛЯ. Да красиво-то красиво, а если не до конца?
МАША. А ты же говорила, что поможешь?
ЮЛЯ. Ага… вот, так, значит…
МАША. А ты что думала?
ЮЛЯ. Ну, я думала там – свидетелем, или помочь тело спрятать…
МАША. А чего меня прятать? Мне будет уже фиолетово, увидит меня кто-нибудь, или нет.
ЮЛЯ. Машка, я только сейчас поняла… ты всё это совсем серьёзно…
МАША. Господи, Юль…
ЮЛЯ. Машка… и ты сейчас просишь, чтобы я тебя типа добила, если что?
МАША. Юль…
ЮЛЯ. Машка, ты с ума сошла…
МАША. Юль…
ЮЛЯ. Ты окончательно дёрнулась… обалдеть…
МАША. Да иди ты…
ЮЛЯ. Ладно.
МАША. В смысле?
ЮЛЯ. Ну, я же твоя подруга? Помнишь, когда тебя ещё в школе Мишка-придурок ведром на дежурстве треснул, я же тебя к врачу повела. И плакали вместе…
МАША. Юль, я понимаю…
ЮЛЯ. Ладно. Если кому тебя и добивать, то только мне. Только…
МАША. Что?
ЮЛЯ. Да чё-то боязно мне… Я как представлю… ты же будешь такая вся… тебя… А как?
МАША. Что как?
ЮЛЯ. Ну, в смысле. Чем? Добивать чем?
МАША. Блин… я не знаю, Юль… я об этом не думала…
ЮЛЯ. Ладно, там на месте разберёмся. Может, бомжа наймём. За бутылку.
МАША. Вообще-то, да. ОК.
ЮЛЯ. Давай тогда прямо сейчас поедем, а?
МАША. Да мне всё равно. Давай сейчас. Я вообще завтра собиралась. Да, в принципе, днём раньше, днём позже…
ЮЛЯ. ОК. Тогда давай звони, поедем. А то часа через четыре темно будет уже.
МАША. Отлично. А куда поедем-то?
ЮЛЯ. Да блин… куда? Куда… это надо в такое место поехать, чтобы и красиво, и никого, и чтоб кто-нибудь был…
МАША. И бомжи.
ЮЛЯ. И бомжи, да… а, так это нам с тобой одна дорога – на дачи! Они сейчас все пустые стоят, там одни старички, сторожа, ну, и бомжи, естественно. У нас тогда весь домик загадили, паразиты…
МАША. Ага… и линии там есть… круто, Юлька! Пошла звонить.
Маша обнимает Юлю, они целуются. Сначала – как подруги. Потом всё откровеннее. Наконец Маша с трудом заставляет себя оторваться от Юли.
ЮЛЯ. (Нервно дышит). Машк…
МАША. Прости. Что-то вот… а ты знаешь…
ЮЛЯ. Мне тоже понравилось. Спасибо…
МАША. Ладно. Я пошла звонить.
Маша уходит. Юля. Оставшись одна, вытирает губы, нюхает руку, проводит по волосам, подходит к зеркалу, близко вглядывается в своё лицо, что-то выдавливает. Входит Маша.
МАША. Сейчас. В Комсу* поедем, там дачный массив за гаражами. Представляешь, как куда ехать стала говорить, всё из головы повылетало, стою как дура… потом вспомнила.
ЮЛЯ. Я, кстати, так замечала – ждёшь, ждёшь чего-нибудь, ну, чего-нибудь важного, договариваешься там. Ну, ждёшь короче, и потом раз так – и ни фига. Стоишь, как идиотка… Вроде готовилась ко всему, думала, вот я там и так, и об этом, и там ещё что-нибудь… ни фига. Ни фига. Просто не готова. Что-то важное – оно всегда вдруг происходит. Правда? Ты замечала?
МАША. Вообще да. Я думаю, что мы не так готовимся. Мы готовимся, как к главному, а надо, наверное, как просто к чему-то хорошему. Даже если это что-то плохое.
ЮЛЯ. Прикольно…
Звонит телефон. Маша выходит.
МАША. (Возвращается, выглядывает в окно). 99-я, 542 КМ… ага, вон она. Юль, пошли.
ЮЛЯ. (Подходит к ней близко). Машк…
МАША. Что?
ЮЛЯ. Поцелуй меня ещё раз…
МАША. (Шутливо-укоризненно). Ю-уля…
ЮЛЯ. Пожалуйста…
Девушки целуются.
ЮЛЯ. (Отрывается от Маши). Машка, ты – чудо… даже жалко. Что мы раньше…
МАША. Всё, пошли. Хорошенького понемножку.
ЮЛЯ. Пошли! Мы их сейчас, как… мы их всех сделаем! Как Бонни и Клайд!
МАША. Скорее, как Тельма и Луиза…
Маша и Юля принимают перед зеркалом эффектные позы, целясь из воображаемых пистолетов. Раздаётся негромкий гудок.
МАША. (Целует Юлю в шею). Пойдём, машина ждёт.
Уходят.
4.
Юля и Маша кидают камни, стоя на пригорке. Рядом, на камне, бутылка вина и стаканчики.
ЮЛЯ. Он, наверное, офигел просто! (Кидает камень, слышен звон разбитого стекла). Вау…
МАША. Секунду… (Ставит камень, подбирает палку и бьёт, как в гольфе). Мимо… Что ты говорила? А, водитель, в смысле… наверное…
ЮЛЯ. Мне было так хорошо… а тебе?
МАША. Тоже. (Снова ставит камень, бьёт палкой) Блин…
ЮЛЯ. Машк?
МАША. А?
ЮЛЯ. А тебе… не расхотелось?
МАША. Нет.
ЮЛЯ. Жалко…
МАША. (Обнимает её). Юль, ты очень хорошая. Я… мне с тобой очень хорошо… Но просто пойми, это – очень серьёзно. Это не зависит ни от любви, ни от каких-то других вещей… когда человек хочет чего-нибудь, его вряд ли можно свернуть, что бы ни происходило.
ЮЛЯ. Я знаю, Машка. Я тебе больше скажу – я тоже кое-чего хотела.
МАША. Меня?
ЮЛЯ. Не только. Нет, с тобой – это классно вообще, но… Мне безумно давно хотелось вот так тусануться. Чтоб как какая-нибудь… как какая-нибудь бандитка малолетняя. Ни о чём не думать. Нет, конечно, завтра опять шеф будет, опять этот гриль-мастер, салат за двадцать три, по телефону этому долбанному, списки отказников…
МАША. Послезавтра.
ЮЛЯ. Что?
МАША. Списки – послезавтра. И всё остальное тоже.
ЮЛЯ. Да неважно. Я много смотрела фильмов, Машка. Все мы слишком много знаем о какой-то несуществующей жизни. Смотрим, читаем, думаем… Думаем о чём-то ни о чём… С нами, вокруг нас происходит какая-то совершенно нас не устраивающая жизнь, в которой мы только и знаем, что работаем, или говорим о работе…
МАША. Юльчик, ты заразилась, что ли?
ЮЛЯ. Я немного не о том. Ты замечала, как популярны вестерны? Можно сколько угодно ругать «Догвиль», можно не ходить на «Королевскую битву», можно плеваться от Пелевина, но истории о том, как бравые парни скачут по прериям и сначала стреляют, а потом спрашивают – «сколько время», если кто и не любит, то никто не ругает. Все мы хотим быть свободными. Машка. Я тебе завидую.
МАША. Почему?
ЮЛЯ. Потому что ты выбрала другую свободу, Маш. Ты хочешь не просто изменить себя, ты хочешь вообще перейти куда-то в другое состояние вещества… Так, наверное, проще…
МАША. А ты?
ЮЛЯ. А я безумно хочу измениться по-другому. Чтобы стать настолько свободной, чтобы можно было убивать, не задумываясь о последствиях. Просто потому, что всё происходит, как происходит. Понимаешь? Всё просто происходит и всё. Ничего не меняется. Не может измениться. Потому, что не меняемся мы.
МАША. Юль, ты расстроилась просто…
ЮЛЯ. Да ну тебя, сестрёнка. (Плачет). Ты не поняла. Ты не поняла…
МАША. Объясни.
ЮЛЯ. Это вот всё… всё вот это… я почему согласилась? Потому что… я хотела, чтобы хоть как-нибудь не так… Чтобы по-другому, совсем по-другому. Не как обычно. Мы же живём почти сами не свои, почти ничего не соображаем уже…
МАША. Ну и что?
ЮЛЯ. Маш… я тебе сейчас одну штуку расскажу… вот. Короче. У меня в детстве был друг. Самый лучший. Почти мой первый парень. Мы когда с ним разошлись, он… ладно, потом. Он стихи писал. Всякую фигню там. Бухал страшно. Вообще ни черта больше не делал. Смысл, говорил – один хер всё скоро закончится, или что-то там такое. Ну, короче, типичный урод. Мы с ним бухали вместе. Трахались где попало. В трезвяк вместе попадали – ну, короче, это всё в той, рок-н-рольной моей жизни. Такая смесь, знаешь… Курта Кобейна и Хемингуэя – только разница, что те сначала раскрутились, а потом спились, а этот сразу.
МАША. И что? У всех такие были.
ЮЛЯ. Я к чему – он когда нажирался, иногда в окно вылазил и орал – «на великой войне окна с понедельником – без перемен!» Блевал в окно. Ссал оттуда. Невменяемый.
МАША. Да это понятно.
ЮЛЯ. Мы как дуры все – почему? Ведёмся на всё это… Разговорчики разные. Мальчики. Тряпочки. Мартини. Потанцуем… (С отвращением). Ю м о р этот их, блин… Я ещё, Маш, в детстве подумала – они нас бояться должны. Бояться.
МАША. Кто?
ЮЛЯ. Все! Весь мир должен бояться женщин! А в особенности таких вот молодых девушек, как мы. Потому что мы не имеем ни малейшего понятия о мире. Мужчины не оставили его. Ни капельки. Да и фиг с ним, Машка. Фиг с ним. Пусть подохнут тут, потому что сами виноваты – нам теперь насрать. Это ваш мир? Они же любят так говорить? Да? Любят?
МАША. Ну, любят…
