ОЛЕГ. Э, э, э! Тихо сестра, тихо… всё… замяли тему! Замяли, слышь! Нормально всё, да?.. Тихо…
МАША. (Вынимает из Паши вилку, тот утыкается лицом в стол). Так…
ОЛЕГ. Спокуха, сестра… я ухожу… я ухожу… я тебя не трогал, я тебя не трогал, всё путём, да? Всё путём, да? Спокойно…
МАША. Вот так, да?.. Олег, а ты заметил, Олег, когда человеку чуть-чуть осталось, когда прямо вот-вот и всё, он ведь чувствует это, да? Он чувствует. Да… и, казалось бы – вот он, шанс поговорить, типа блеснуть красноречием, что-нибудь изобразить из себя, хотя бы изобразить, если всю жизнь был никем и звать никак, а ведь это последний шанс, ПОСЛЕДНИЙ, и больше ведь не будет, и от твоего красноречия может быть целая жизнь зависит, и не чья-нибудь, а твоя. ТВОЯ, блин… Куда что девается, да? А может, не в этом дело, а?
ОЛЕГ. Ты спокойней, сестра, спокойней… Ты помни – я тебя не трогал… я просто… ты же сама сказала, помнишь? Ты помнишь? Мы просто пошутили…
МАША. Помню… я всё помню… я же вам говорила… я же говорила… А помнишь, ты думал, где нас закопать, а?
ОЛЕГ. Короче, сука!..
Олег бросается на Машу, та удачно бьёт его стулом по голове. Некоторое время Олег стонет на полу, вяло шевелясь. Маша, покачиваясь, стоит над ним. Потом опускается на колени, берёт Олега за волосы и несколько раз, морщась от отвращения, с силой бьёт его лицом о лежащий на полу табурет. Зритель этого не должен видеть, он только слышит всё усиливающиеся, а потом затихающие, невнятные стоны Олега. Наконец раздаётся треск ломающегося дерева. Олег перестаёт стонать. Тихо. В тишине тяжело дышит Маша.
МАША. Господи, какой кошмар…
Маша садится на стул, закуривает сигарету. В момент, когда Маша щёлкает зажигалкой, Паша неожиданно выпрямляется, издавая горловой звук и начинает шарить дрожащей рукой по столу. Маша вздрагивает. Паша рваным движением хватает наполовину полный стакан с водкой. Тихо. Только нервно дышит Маша и плещется из стакана водка.
МАША. (Глядя широко открытыми глазами перед собой). Блин… (Начинает говорить – быстро, но не скороговоркой, а почти монотонно, под конец – и вовсе спокойно). Короче, девочка маленькая во двор выходит гулять а мама ей говорит ты короче где хочешь гуляй только в подвал не ходи там злые гопники живут ну она такая идёт во двор гуляет а самой интересно естественно а что за гопники в подвале и всё ближе походит а там дверь приоткрыта она подходит хочет в щёлочку посмотреть а дверь открывается и дядька такой из подвала выходит короче такой в джинсе волосатый с топором девочка его спрашивает дяденька а вы это злой гопник да они тут живут а дяденька топор об джинсу вытирает нет говорит девочка здесь теперь живут добрые хиппи… (Смотрит на Пашу). Вот так, блин.
Маша бросает сигарету в стакан с водкой. Смотрит через плечо туда, где лежит Олег, потом ищет что-то глазами на столе. Найдя нож, берёт свободную руку Паши, начинает что-то делать с ней. В это время рука Паши, держащая стакан с водкой, так же неожиданно перестаёт трястись. Гаснет свет.
3.
Комната в квартире Маши. Выгородка может быть любая, обязательна только одна деталь – должно быть много цветов в горшочках. Некоторые – примерно треть из них – в умирающем состоянии. Входит Маша, за ней – Юля.
ЮЛЯ. Ой, да ладно тебе, подруга, чего-то ты совсем расклеилась… Хорош.
МАША. Не, Юль, серьёзно… (Садится на диван, трёт лицо руками). Блин, так достало всё… кошмар…
ЮЛЯ. (Садится рядом). Ну что с тобой, а? Ну что?
МАША. Юль…
ЮЛЯ. Что?
МАША. Мы неправильно живём…
ЮЛЯ. (Закатывает глаза). Нуу, это ты серьёзно замахнулась, старуха… ну, что, что такое-то? Что случилось?
МАША. Нет, ты не понимаешь…
ЮЛЯ. Ну, опять… чего не понимаю?
МАША. Ну как вот так можно? Как? Достало всё…
ЮЛЯ. Да что всё-то?
МАША. Всё. Сейчас объясню… вот помнишь, мы куда-то там ходили… сейчас… на той неделе?
ЮЛЯ. Да фиг знает. На той? Что-то… а, вспомнила! Это когда я тебя в клуб вытащила?
МАША. Ну да. Я их вообще не люблю… там, помнишь, за тем столиком, возле нас эти сидели… ну, пацаны какие-то… Коньяк они пили…
ЮЛЯ. Когда тот полклуба облевал? Да помню, конечно… уроды, блин… там один ещё к нам клеился… «Девчёнки, девчёнки…» Идиот, блин… Хоть бы губы после салата вытер.
МАША. Вот… я вот думаю – Юль, как всё происходит? Почему? Вот придурки эти – у нас, конечно, бычий город, кто спорит, но просто вот – прийти и всё, вот так, да? И всё – и это называется отдыхать… коньяку нажраться, облевать, к девушкам поприставать… почему?
ЮЛЯ. Да что почему?
МАША. Почему у нас в Тольятти отдохнуть – это значит наутро как можно больше всего не помнить?
ЮЛЯ. Ну, это что-то больно серьёзно…
МАША. Плохо мне, Юлька. Плохо…
ЮЛЯ. Ты если будешь постоянно об этом обо всём думать, ещё хуже станет.
МАША. Не станет. К этому привыкаешь. Жить тяжело, но можно. А вот если не думать, или думать, но иногда, тогда мысли эти всей тяжестью наваливаются, тогда вообще невозможно. Лучше постоянная нагрузка, чем вот такой шок.
ЮЛЯ. Нет, подруга, это всё в корне неправильно. Такие мысли вообще в наше время не нужны. Сейчас главная нагрузка у человека – это стремительно дорожающая жизнь. Работа, информация… ты на работе устаёшь?
МАША. А ты не знаешь?
ЮЛЯ. Знаю, поэтому и говорю. Так вот, работа – это то единственное, что у тебя по-настоящему есть. В наше время именно работа, а не что-нибудь другое, придаёт нашей жизни окончательный смысл.
МАША. Понесла…
ЮЛЯ. Нет, подожди. Прости за тупой тон, но просто мне так выражаться легче. Так вот. У тебя – любимая работа. Нравится ведь?
МАША. Ну, нравится…
ЮЛЯ. Так вот. Такие мысли, вообще вся эта гнилая метафизика – ну, типа там, что такое, почему всё, и вообще – это фигня. Работа и полноценный отдых – вот то, что нужно.
МАША. Всё?
ЮЛЯ. Ну… вроде бы.
МАША. Это существование. Мне бы хотелось жить.
ЮЛЯ. Да зачем?
МАША. Вот видишь? Сама говоришь, что незачем…
ЮЛЯ. Блин, да я тебе не об этом говорю! Ну, чего тебе сейчас хочется?
МАША. Сейчас? Не знаю…
ЮЛЯ. Вот видишь – не знаешь! Это от недостатка информации. Ты недостаточно хорошо знаешь жизнь. У тебя есть только работа и послерабочее впералово в метафизику. Это к добру не приводит.
МАША. Почему?
ЮЛЯ. Метафизика – особенно отвлечённая – никого ещё не приводила к добру. Она располагает к выводам, и, как правило, к выводам далеко идущим. А такие выводы делать опасно.
МАША. Почему?
ЮЛЯ. Потому что жизнь – вещь ИМХО бессистемная. Ну, так мне мой опыт подсказывает. Все, кто пытался в ней разобраться, и, паче того, выработать систему и по ней действовать, кончали раком.
МАША. Ой, да ладно тебе… примеры, пожалуйста.
ЮЛЯ. Да ради бога! Джордано Бруно.
МАША. При чём тут Джордано Бруно? Он вообще астроном какой-то…
ЮЛЯ. Ладно. Плохой пример, согласна. Тогда Эйнштейн.
МАША. А что Эйнштейн?
ЮЛЯ. Ну, он же умер?
МАША. И что?
ЮЛЯ. И всё… Ладно, Эйнштейн – тоже так себе… (Некоторое время сосредоточенно думает, Маша успевает закурить сигарету. В момент, когда Маша щёлкает зажигалкой, Юлю осеняет). О!
МАША. Ну?
ЮЛЯ. Христос.
МАША. Жуть какая-то. Юля, чего тебя заносит куда-то…
ЮЛЯ. Ничего не куда-то! Он пришёл с новой концепцией? Так?
МАША. Ну…
ЮЛЯ. Типа всё понимал?
МАША. Ну…
ЮЛЯ. И вроде всё правильно было? Ну, что он говорил? А?
МАША. И что? По теме давай.
ЮЛЯ. А я по теме. Предусмотрено было всё, кроме того, что жизнь – не система и не опытная модель, понимаешь? Ни убавить, ни прибавить! И людям ни фига не надо, они просто хотят работать и развлекаться.
МАША. Не поняла. Причём здесь Христос-то?
ЮЛЯ. Притом, что шанс убить бога не так часто выпадает. И люди оторвались по полной.
МАША. Юля, ты сумасшедшая.
ЮЛЯ. Да. В средние века сожгли бы на костре, я знаю.
МАША. Не надейся. Ты настолько сумасшедшая, что твои рассуждения просто не приняли бы всерьёз…
ЮЛЯ. Ну, спасибо…
МАША. Да ладно. Не обижайся. Это, конечно, здорово всё, что ты говоришь. Но всё равно…
ЮЛЯ. Что?
МАША. Всё равно. Хреново мне как-то. Помнишь, я тебе рассказывала про листья и веточки?
ЮЛЯ. Неа.
МАША. А может, и не рассказывала. Хочешь?
ЮЛЯ. Давай.
МАША. Подожди, я чаю сделаю. ОК?
ЮЛЯ. ОК.
Маша уходит. Юля остаётся одна. Некоторое время она от нечего делать рассматривает комнату, потом подходит к цветам, трогает их, поправляет блузку, потом подходит к стене, достаёт из сумочки красный маркер, что-то рисует на обоях, обводит нарисованное выразительным сердечком.
МАША. (Входит с чашками и маленьким чайником на подносе). Юль, ну ты чё?!
ЮЛЯ. (Быстро прячет маркер). Всё в порядке. На память.
МАША. А, ладно. (Ставит поднос на столик). Слушай, короче. Есть такое дерево, Иггдразиль…
ЮЛЯ. Господи, Машк, это по-каковски?
МАША. По-моему, по-датски. Это из скандинавской мифологии. Я с недавних пор в него верю.
ЮЛЯ. В дерево?
МАША. Угу. Оно держит на себе весь мир, или что-то там такое. Я не знаю точно, но это не главное. Оно почти и есть весь мир. По крайней мере, человеческий мир. Мы рождаемся где-то там, в земле, у корней, никто не знает как, и движемся по нему вверх…
ЮЛЯ. Мы – это люди, что ли? Дети в смысле?
МАША. Нет. Представь себе людей в качестве идеи. Просто идеи. Как клочок света, как… ну, вот лампочка горела, и погасла, а на сетчатке ожог остался – и мы помним о лампочке. Идея – это ещё не человек, это просто память о том, что он будет. И каким он будет.
ЮЛЯ. Ну, и дальше?
МАША. Дальше – ствол. Где-то в нём мы перестаём существовать, как идея. Мы – это уже что-то более или менее конкретное. Но ещё не целое. Не что-то материальное. Времени ещё нет, мира вокруг тоже нет, мы поднимаемся выше и добираемся до ветвей…
ЮЛЯ. А там…
МАША. Корни Иггдразиля – это метафизика. Та самая, из-за которой, по твоему мнению, умирают люди. Ствол его – это постепенное понимание того, что всё неспроста. А когда человек почти готов понять, что всё неспроста, он приходит к ветвям.
ЮЛЯ. А ветви – это что?
