Пойдём, нас ждёт машина…

МАША. Ветви – это матери, Юля. У Иггдразиля несчётное количество ветвей, и все они – матери. Это все женщины мира, они – самое главное, то, для чего была придумана Вселенная, свет, тьма, метафизика и Эйнштейн… Мы доходим до сознания женщины через землю её страны и понимание её мира. Поэтому понимание чего бы то ни было – это понимание Иггдразиля, и любая земля во Вселенной – это его земля.
ЮЛЯ. Ну, ты подруга, даёшь… круто.
МАША. Да ладно тебе. Это ещё не самое интересное.
ЮЛЯ. Представляю себе…
МАША. Когда мы попадаем к ветвям, мы рождаемся. Мы растём, как листья, потом опадаем. Пока мы растём, мы видим Иггдразиль с другой стороны – и не узнаём его. Мы видели его всю жизнь только с изнанки, только изнутри, да и то – вряд ли мы ВИДЕЛИ в том смысле, в котором мы это понимаем как люди. Это понятно, потому что тогда у нас не было глаз. Мы скорее просто понимали. Но то, что понимает идея листа, вовсе не обязательно будет понятно самому листу. У листа только одна забота – впитать в себя больше кислорода, поддержать свою ветвь, и, но это уже сверхзадача – не дать умереть собственно дереву. Но это уже так, просто пафос, потому что хотя от листьев, конечно, многое зависит. Иггдразиль будет жить всегда. Вопрос в том, как. Конечно, с листьями лучше, но… (Неопределённо крутит рукой).
ЮЛЯ. И что?
МАША. А иногда листья падают. Даже летом. Замечала?
ЮЛЯ. Чёрт его знает. А что?
МАША. Это не простые листья. Это… (Наливает себе чай).
ЮЛЯ. Это что?
МАША. Это – знающие листья. Они не отцвели. Они просто хотят посмотреть мир. Они не хотят знать один только Иггдразиль, они хотят летать, кружиться, им плохо на земле, быть привязанными к ветви, они любят мать и землю, но – и вот тут я ещё не успела додумать, но мне кажется, что им просто хочется вырастить своё дерево где-нибудь ещё.
ЮЛЯ. В другом мире?
МАША. В другой Вселенной.
ЮЛЯ. Но те же говорила, что Вселенная только одна, и этот Иггра… как его там, дерево это твоё?
МАША. А чёрт его знает…
ЮЛЯ. Но ты же сама говорила…
МАША. Странная ты, Юлька. Только что ты мне говорила, что метафизика – это чушь собачья. А теперь сидишь и убеждаешь меня в том, что моя модель мира – единственно правильная. Откуда я знаю? Листья вовсе не обязаны знать, что Вселенная – одна, или что сколько бы их ни было, все они – удобрение для одного-единственного дерева.
ЮЛЯ. А, понятно…
МАША. Счастливая. Мне вот ни фига не понятно. Эти листья срываются, летят, залетают в урны, тонут в лужах, зарываются в грязь, прилипают к ботинкам…
ЮЛЯ. Стоп. К каким ботинкам?
МАША. К нашим…
ЮЛЯ. А мы – разве не листья? А если мы листья, то к чьим всё-таки ботинкам?
МАША. Юля. Листья – это иносказание. В смысле мы никуда не деваемся. Мы по-прежнему здесь. А иногда мы умираем. И вот тогда куда мы попадём, и к чьим ботинкам прилипнем – вопрос…
ЮЛЯ. Н-да…
МАША. Нет, с определённой частью поступают одинаково и просто – приходят странные дядьки, сгребают в кучу и сжигают. Эти листья просто жили и умерли просто. Вот и всё. А большинство остаётся возле своих деревьев, так нигде и не побывав и ничего не поняв и не вспомнив. Это тоже ясно. Я хочу узнать другое.
ЮЛЯ. Странные люди… это дворники, что ли?
МАША. Ага. Я никогда их не понимала, а вот теперь по-другому… Сидят люди, без денег, без ничего… видела у них выражение лица? Встают рано утром, метла, скребок… ходят по улицам, то ли как зомби, то ли как шаманы…
ЮЛЯ. Это от водки.
МАША. Может, и от водки… только какие-то они все одинаковые. Не может быть. Чтобы от водки всех одинаково вот так колбасило. И именно дворников. Нет, люди-то разные. Водка тут ни при чём. Дворник – это состояние души. У них просто просвета нет. Они как Харон. Понимаешь? Куча харонов в отдельно взятом городе. Вот так. Каждое утро провожать в могилу сотни душ…
ЮЛЯ. Ну, это ты уже в поэзию съехала.
МАША. Ну да… так вот. Мы говорили о ботинках. Вот те самые листья, которые прилипли к ботинкам или залетели в урны, или проехали какое-то расстояние на колёсах или заднем стекле машины… замечала, как много листьев липнет к тачкам?
ЮЛЯ. Да вроде… нет, ну есть, конечно…
МАША. Вот так-то, Юль. Листья хотят туда, где о них никто не знает, и где они никогда не были. Они спешат увидеть много, много. Пока не высохли окончательно. Они не могут долго без ветви, но желание очень сильно, сильнее жизни. Сильнее желания жить.
ЮЛЯ. Это типа мы?
МАША. Ой. Юля. Так долго до тебя всё доходит… Ну да, мы, но не все. Некоторые из нас.
ЮЛЯ. А кто тогда? Ты извини. Просто одних сжигают, другие гниют… срываются-то все. Я немного путаюсь.
МАША. Срываются все… Помнишь этих, которые, в клубе? Блевальщики-мачо?
ЮЛЯ. Ну?
МАША. Этих, скорее всего, сожгут. Другие – вот как мы с тобой, никуда не денемся. Всё-таки мы нормальные листья, хочется думать. Мы останемся под деревом, будем заботиться о нём, гнить и потом, может быть, у Иггдразиля, благодаря нам и таким, как мы, вырастет новая ветка.
ЮЛЯ. А мы сами – не ветки? Мы же женщины…
МАША. Не все женщины – матери. И не все матери – ветви…
ЮЛЯ. Но ты же говорила…
МАША. Вот ты опять – говорила, говорила… Это же теория дерева в изложении листа. Естественно, не всё в ней гладко. Я понимаю, получается что-то вроде удобной отговорки, и где-то это так и есть, потому что все мы в любой религии больше всего любим общие места, они дают наибольший простор для понимания и как бы ставят высший смысл рядом с нами, типа вот всё несовершенно. На самом деле это немного не так. Смысл есть. Просто мы не всегда догоняем.
ЮЛЯ. Ну и что?
МАША. В смысле?
ЮЛЯ. Ну вот ты сказала мне всё это, и что? В смысле, что дальше-то?
МАША. Я думала, ты сама поймёшь. Я устала думать о дереве и подозревать, что вокруг какая-то сплошная засада смысла. Теперь понимаешь?
ЮЛЯ. В смысле ты оторваться хочешь?
МАША. Нельзя просто так оторваться. Нельзя потерять связь с Иггдразилем безо всяких последствий. Юль…
ЮЛЯ. Что?
МАША. Я хочу совсем. Умереть.
ЮЛЯ. Мааашк… совсем с ума сошла, да? (Хочет потрогать ей лоб, Маша недовольно отстраняется).
МАША. Юль, только не надо вот, пожалуйста. Я правда долго думала.
ЮЛЯ. Заметно… и, кстати, прекрасно укладывается в мою теорию. О том, что метафизика – прямая дорога к смерти.
МАША. Все дороги ведут к смерти. Вопрос, к какой.
ЮЛЯ. (Строго). Маша, я ничего больше не хочу слышать. Можешь говорить о деревьях, о скандинавской мифологии, о дворниках, о Христе, о чём хочешь, только вот не надо пожалуйста этих суицидальных, блин, тем, а?
МАША. Почему?
ЮЛЯ. Да потому, что фигня это всё. Умереть, уснуть… миры посмотреть, себя показать. Кончай, подруга! Скучно – пойдём вон, в гости сходим. Не хочешь? Ну, погуляем просто…
МАША. Юль, ты только не обижайся…
ЮЛЯ. Чего?
МАША. Задрали уже все эти гуляния. И гости задрали. Особенно сейчас. Слышать уже не могу всего этого. В гостях – ты замечала? – только и разговоров, что о моде. Сейчас, например, в моде арт-хаус. Естественно, самым продвинутым арт-хаусом считается японский. Жуть какая-то. Сплошной Такеши Китано. Безумно интеллектуально – сидеть и смотреть на то, как японец сидит и смотрит на мотоцикл…
ЮЛЯ. Согласна, Китано – тормоз, но нельзя же умирать поэтому…
МАША. Дело не в этом. Просто мы принимаем одно за другое. В Японии то, что делает Китано – это не арт-хаус, а самый обыкновенный мэйнстрим. Это просто тут, у европейцев, которые всё никак не могут постичь азиатский образ мыслей, это называется арт-хаус. Ты, кстати, знаешь, что такое «арт-хаус»? Знаешь, что это просто обозначение, ярлык, означающий «не для всех»?
ЮЛЯ. И что?
МАША. А то, что фигня это всё. Мы просто догнать не можем, что где, почему и зачем. Поэтому придумываем всякую пафосную фигню. Надоело мне.
ЮЛЯ. Да ладно тебе… можно же просто поговорить…
МАША. И говорить надоело. Всякий разговор должен вести к чему-то. Как в хорошей истории – человек должен как-то меняться, что-то обретать, что-то терять. А мы в последнее время просто трём. Просто трём. И всё. Так устаём разговаривать на работе, что для друзей, то есть по-настоящему близких тебе людей, можем выдавить из себя разве что сжатый пересказ рабочего дня с какими-то убогими комментариями. Зачем? Или трём – то вот так, это вот так, это было, это будет, туда пойдём, туда не пойдём, ненужное зачеркнуть…
ЮЛЯ. Машка, как у тебя всё, оказывается, серьёзно…
МАША. У меня всё грустно. Но… знаешь, даже как-то интересно.
ЮЛЯ. Ты что имеешь в виду?
МАША. Вот я себя сейчас так внутренне осматриваю – и как-то… ну, что-то ведь измениться должно… а как-то вот… нет.
ЮЛЯ. Маш, брось, а? Давай погулять сходим, побродим, поговорим, всё пройдёт, а?
МАША. Да ни фига не пройдёт. Я хочу узнать что-то другое. Что-то новое. Ты после института ездила куда-нибудь?
ЮЛЯ. Ну… на море. С Сашком.
МАША. И я на море. Как-то всё одинаково. Листья, Юлька, мы все – одни и те же листья. И черенки у нас одни, и судьба, и случаи с нами одни и те же происходят. Всё задрало…
ЮЛЯ. Маш…
МАША. Не надо, Юль. Не отговаривай. Не надо. Достало уже. Я – взрослый человек, сама живу, сама думаю, сама квартиру снимаю. И мнение о некоторых вещах у меня тоже уже сложившееся. Может, в голове у меня и каша, но я хочу съесть её сама.
ЮЛЯ. Нет, я не о том. Маш… у меня есть идея.
МАША. Слушаю.
ЮЛЯ. Я вот что хочу сказать… если тебе вот так всё уже здесь… (Показывает выше головы).
МАША. Не то слово.
ЮЛЯ. Давай тогда так. Поедем куда-нибудь. Сейчас же выходные? Завтра никуда никому не надо – и тебе, и мне.
МАША. И что?
ЮЛЯ. Поедем, погуляем…
МАША. Опять ты…
ЮЛЯ. Да нет, ты послушай. Мы поедем не просто так. Это же твой последний день, правильно? Ну, как я поняла?
МАША. И что?
ЮЛЯ. Ну, давай проведём его так, как будто мы – это не мы, а? Давай попробуем измениться. Совсем. Хотя бы ненадолго… Ну, как тебе объяснить… понимаешь, ну, тебя же всё достало не просто так, да? Это потому, что ты – это ты, и всё. Надо попробовать стать кем-то ещё, ну, вести себя по-другому там, ещё что-то… понимаешь?

Странички: 1 2 3 4 5 6