ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
депутаты Национального Конвента:
ЖОРЖ ДАНТОН
ЛЕЖАНДР
КАМИЛЛ ДЕМУЛЕН
ЭРО-СЕШЕЛЬ
ЛАКРУА
ФИЛИППО
ФАБР Д’ЭГЛАНТИН
МЕРСЬЕ
ТОМАС ПЕЙН
члены Комитета общественной безопасности:
АМАР
ВУЛАН
ЭРМАН – председатель Революционного трибунала.
ПАРИС — друг ДАНТОНА
члены Комитета общественного спасения:
РОБЕСПЬЕР
СЕН-ЖЮСТ
БАРЭР
КОЛЛО Д’ЭРБУА
БИЙО-ВАРЕНН
ШOMETT — член Генерального совета Коммуны.
ГЕНЕРАЛ ДИЛЛОН
ФУКЬЕ-ТЕНВИЛЬ — общественный обвинитель Революционного трибунала
СИМОН — суфлер
ЖЕНА СИМОНА
ЛАФЛОТТ
ЖЮЛИ – жена ДАНТОНА
ЛЮСИЛЬ — жена Камилла Демулена
гризетки:
РОЗАЛИ
АДЕЛАИДА
МАРИОН
ДАМЫ за игорным столом, ГОСПОДА И ДАМЫ на прогулке, ГРАЖДАНЕ, СОЛДАТЫ гражданского патрули, ДЕЛЕГАТ Лиона, ДЕПУТАТЫ Конвента, ЯКОБИНЦЫ. ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Якобинского клуба, ПРЕДСЕДАТЕЛЬ Национального Конвента, НАДЗИРАТЕЛИ, ПАЛАЧИ, ВОЗЧИКИ, МУЖЧИНЫ И ЖЕНЩИНЫ из толпы. ГРИЗЕТКИ, УЛИЧНЫЕ ПЕВЦЫ, НИЩИЕ и т.д.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ЭРО-СЕШЕЛЬ и несколько ДАМ играют за столом в карты. ДАНТОН и ЖЮЛИ сидят поодаль — ДАНТОН на маленьком табурете у ног ЖЮЛИ.
ДАНТОН. Смотри, как ловко эта очаровательная дама раздает карты! Сразу видно, что с опытом; говорят, она собирает у себя королей и валетов, а супруга все больше оставляет при пиковом интересе. О женщины, вы способны влюблять в себя, даже когда лжете.
ЖЮЛИ. Но мне-то ты веришь?
ДАНТОН. А что я о тебе знаю? Что мы знаем друг о друге? Мы все из семейства толстокожих; мы простираем друг к другу руки, но наши усилия тщетны, мы только тремся друг о друга загрубелой своей кожей. Мы так одиноки.
ЖЮЛИ. Меня ты знаешь, Дантон.
ДАНТОН. Будем считать, что знаю. У тебя темные глаза, мягкие локоны, нежная кожа, и ты всегда говорить мне: “Милый Жорж!” Но здесь (указывает на ее лоб и глаза), здесь вот — что за этим? Черт! Наши органы чувств так грубы. Где уж нам знать друг друга? Для этого нам надо было бы размозжить друг другу черепа и выдавливать из мозговых волокон наши мысли!
ОДНА из ДАМ (Эро-Сешелю). Что это вы там делаете с пальцами?
ЭРО. Ничего!
ДАМА. Фи, не будьте суеверным! Стыдно за вас!
ЭРО. Ну отчего же? По-моему, жест очень выразительный!
ДАНТОН. Не огорчайся, Жюли, я люблю тебя, как любят могилу.
ЖЮЛИ (отшатнувшись). О!
ДАНТОН. Нет, ты послушай! Недаром говорится, что только в могиле можно найти покой, что могила и покой — одно. А если так, то, когда я прячу голову в твои колени, я уже как бы лежу в земле. Ты мне — желанная могила, твои уста мне — погребальные колокола, твой голос — похоронный звон, твоя грудь – могильный холм, и сердце твое – мой гроб.
ДАМА. Вот вы и проиграли
ЭРО. Не мудрено – любовные авантюры стоят денег, как и все на свете.
ДАМА. О, тогда вы объяснялись мне в любви на пальцах, как глухонемой.
ЭРО. И это способ! Знатоки уверяют, что язык пальцев в таких случаях намного понятней… Я завязал интрижку с карточной королевой; мои пальцы были заколдованными принцами, вы, мадам, выступали в роли феи. Но мне не везло — дама беспрестанно рожала: что ни секунда, выскакивал валет. Своей дочери я бы запретил играть в подобные игры — такое неприличие: короли и дамы валятся друг на друга, и не успеваешь оглянуться, как появляется валет.
Входят КАМИЛЛ ДЕМУЛЕН и ФИЛИППО.
Филиппо, что за удрученный вид! Твой красный колпачок прохудился? Святой Иаков на тебя косо посмотрел? Во время гильотинирования полил дождь? Или тебе досталось неудобное место, и ты ничего не увидел?
КАМИЛЛ. Не подделывайся под других. Помнишь, как божественный Сократ вопрошал Алкивиада, встретив его мрачным и подавленным: “Ты потерял щит на поле брани? Тебя победили в играх или в поединке? Кто-то лучше тебя спел? Или сыграл на кифаре?” Вот это были классические республиканцы! Куда нам до них с нашей гильотинной романтикой!
ФИЛИППО. Сегодня прибавилось еще двадцать жертв. Как мы заблуждались! Эбертистов отправили на эшафот только потому, что они действовали недостаточно энергично,— или децемвиры поняли, что им не продержаться, если кого-то хоть неделю будут бояться больше них.
ЭРО. Нас хотят вернуть в допотопное состояние. Сен-Жюст был бы счастлив, если б мы снова начали ползать на брюхе, а аррасский адвокат по методу женевского часовщика изобрел бы для нас свивальники, учебники и господа бога.
ФИЛИППО. Они ради своих целей не постесняются приписать к маратовскому счету еще несколько нулей. До каких пор мы будем плакать в крови и слизи, как новорожденные младенцы, валяться в гробах вместо люлек и играть человеческими головами вместо погремушек? Пора с этим кончать. Надо создать Комитет помилования, вернуть изгнанных депутатов!
ЭРО. Революция вступила в новую стадию — революцию надо кончать и начинать республику. Наша конституция должна поставить право на место долга, благосостояние на место добродетели, самооборону на место наказания. Каждый человек должен жить так, как этого требует его естество. Разумен он или неразумен, образован или необразован, хорош или плох — государству нет до этого дела. Все мы глупцы, и никто не имеет права навязывать другим свою глупость. Пусть каждый наслаждается жизнью как умеет,— только чтобы не за счет других, только не мешая и другим наслаждаться.
КАМИЛЛ. Государственная власть должна быть прозрачным хитоном, облегающим тело народа. Сквозь него должна проступать каждая набухшая вена, каждый дрогнувший мускул, каждая напрягшаяся жила. И будь фигура хороша или плоха — она имеет право быть такой, какая она есть; мы не можем кроить ей одежды по своему вкусу. И мы отобьем пальцы людям, которые хотят накинуть монашеское покрывало на обнаженные плечи нашей милой грешницы Франции. Мы хотим нагих богов, вакханок, олимпийских игр, и чтобы сладкогласные уста славили любовь, ее необоримую, горько-сладостную истому! Пускай эти новоявленные римляне расползаются по своим углам и парят репу — мы не будем им мешать,— но пускай и они не устраивают нам гладиаторских игрищ. Несравненный Эпикур и божественные ягодицы Венеры станут опорами нашей республики, а не святые Марат и Шалье. И атаку в Конвенте начнешь ты, Дантон!
ДАНТОН. Я начну, ты начнешь, он начнет. Если доживем, как говорят старики. За час протечет шестьдесят минут — верно, малыш?
КАМИЛЛ. К чему это ты? Конечно, само собой разумеется.
ДАНТОН. О, все само собой разумеется. А кто осуществит эти грандиозные планы?
КАМИЛЛ. Мы… и с нами все честные люди!
ДАНТОН. Вот это “и” в промежутке — такое оно длинное, и очень уж оно отдаляет нас друг от друга; дистанция слишком велика, и честность выдыхается задолго до встречи. Но будь даже и по-твоему — все равно: честным людям можно одалживать деньги, быть у них крестным отцом, выдавать за них своих дочерей, но и только!
КАМИЛЛ. Если ты так считаешь, для чего же ты начал борьбу?
ДАНТОН. А мне опротивели эти люди. Как увижу такого разглагольствующего Катона, сразу хочется дать ему пинка в зад. Уж так я устроен. (Встает.)
ЖЮЛИ. Ты уходишь?
ДАНТОН (Жюли). Ухожу, иначе они доконают меня своей политикой. (В дверях.) С порога посылаю вам пророчество: статуя свободы еще не отлита, печь раскалена, и мы еще сожжем себе пальцы. (Уходит.)
КАМИЛЛ. Пускай уходит! Вы думаете, он испугается за свои пальцы, когда надо будет действовать?
ЭРО. Нет. Но он просто будет убивать время — как за игрой в шахматы.
УЛИЦА
СИМОН с ЖЕНОЙ.
СИМОН (колотя жену). Вот тебе, сулема старая! Вот тебе, пилюля купоросная! У-у, червивое яблоко змия!
ЖЕНА. Помогите! Помогите!
Сбегаются л ю д и. Крики: “Разнимите их, разнимите их!”
СИМОН. Прочь, римляне! Я по ветру развею эти мощи! Ах ты весталка!
ЖЕНА. Это я-то весталка? Ну это мы еще посмотрим!
СИМОН. Я с грешных плеч твоих сорву тунику
И воронам швырну нагую падаль.
Ах ты сучья тряпка! Разврат, сокрытый в каждой складке тела!
Их разнимают.
ПЕРВЫЙ ГРАЖДАНИН. Ну что тут у вас?
СИМОН. Где дева? Отвечай! Нет, не то слово. Где эта девчонка? Нет, опять не то! Где эта женщина? О, все не то, но то! Есть только одно слово — оно меня задушит. У меня духу на него не хватит!
ВТОРОЙ ГРАЖДАНИН. Так-то и лучше — иначе дух от него был бы спиртной.
СИМОН. Сокрой свою седую главу, Виргиний, — ворон позора опустился на нее и клюет тебе глаза. Кинжал мне, римляне! (Умолкает, рухнув наземь.)
ЖЕНА. А ведь такой хороший, когда трезвый. Пить совсем не умеет. Бутылка всегда подставляет ему ножку.
ВТОРОЙ ГРАЖДАНИН. Тогда он может ходить сразу на трех.
ЖЕНА. Да куда там — сразу падает.
ВТОРОЙ ГРАЖДАНИН. Вот-вот — сначала идет на трех, пoтом падает на третью, а потом и она подгибается.
СИМОН. У-у, вампир! Насосалась моей крови!
ЖЕНА. Не трогайте его. Раз он так разнюнился, значит, скоро успокоится.
ПЕРВЫЙ ГРАЖДАНИН. А в чем дело-то?
ЖЕНА. Да вот: присела я тут на порожек погреться на солнышке — дров-то ведь нету…
ВТОРОЙ ГРАЖДАНИН. А ты бы мужниным носом топила!
ЖЕНА. А дочь вышла на уголок… Она у нас молодец, кормит стариков.
СИМОН. Ха, слышите? Сама призналась!
ЖЕНА. Молчи, Иуда! Если бы молодые господа не спускали с нее штанов, какие бы штаны ты на себя натягивал? Сморчок краснорожий! Ты что, хочешь помереть от жажды, когда корытце пересохнет, да? Уж чем мы только не работаем — руками, ногами,— а этим чем плохо? Мать ее на свет этим произвела, да еще как ревела от боли! А она почему на собственную мать не может тем же самым поработать? Больно ей, что ли? Идиот!
СИМОН. Ха, Лукреция! Кинжал мне, римляне, кинжал! Ха, Аппий Клавдий!
