Особа. Вы отлично понимаете, что я имею в виду…
Режиссер. Понимаю, понимаю… Но еще больше я понимаю публику. И для меня желание публики – закон. Публика хочет театр Тишкиной и дает ей деньги на постановки. И это ее, публики, право. А вот что будет с твоей пьесой – не знаю. Скорее всего, автора закидают тухлыми яйцами…
Особа. Только не нужно делать из меня «обезьяну»…
Ремарка: АВТОР (публике.) «Делать обезьяну» на театральном жаргоне означает, что сначала один актер «мочит» своего партнера по сцене, а потом – наоборот.
Особа (Режиссеру.) Вы прекрасно знаете, что не публика дает Тишкиной деньги… Это ваша ети… дает ей. Что касается тухлых яиц… Если до этого дойдет, то закидывать будут не только меня, но и вас. И не надо переводить стрелку! Да, я написала, но поставили-то вы! Сколько хороших, прекрасных пьес гениальных драматургов вы загубили своими бездарными постановками…
Режиссер. Смотри-ка, голосок прорезался… И заговорила, наконец-то, нормальным языком… Особенно насчет стрелки… Только сомневаюсь, что кто-то тебя услышит… Некому слушать… Теперь у всякого свой театр… (Меняет маски.) Вот я – один, а вот я – другой… А вот я третий… В зависимости от ситуации и от обстоятельств…
Особа. …Сегодня ночью Голос снова говорил со мной. Сказал, что, доиграв спектакль, Актриса может выброситься из окна…
Режиссер. Блин! Ну сколько раз тебе повторять: я – твой Режиссер, и ты должна слушать только меня, а не какой-то там… голос!
Особа. …Женщина может простить всё… Она не может простить одного – предательства.
Режиссер. Отчего же не простить? Это как-то не по-христиански.
Особа (смеется). По-христиански? Как в том вашем спектакле про жен?
Режиссер. Не про жен, а про вдов…
Особа. Это одно и то же (Передразнивает цитатой из старого спектакля Режиссера.). «Ты почему ушел, не поев кашки?»
Режиссер. Ну и что? Нормальный вопрос. Муза как любящая, преданная жена хочет, чтобы у Поэта хорошо работал кишечник, а он, дурачок, сопротивляется… Сбегает… к этой… артистке… Но… «привычка свыше нам дана: замена счастию она…»… Да, честно говоря, кроме Музы он вряд ли кому такой… выработанный… и нужен (Напевает шуточную финскую песню.) «…Женка старуха кашляет глухо, туга-уха, нет у ней слуха… Но я поеду в гости к соседу только с моей старухой…» Поняла? Гулять Поэт может с разными, а в гости только со своей старухой… Народная мудрость!
Особа. А что, если… «старуха» узнает, что ее поэт гуляет с «разными»?
Режиссер. Он постарается сделать так, чтобы она не узнала.
Особа. И старуха уйдет в мир иной уверенная, что она была «единственная для единственного»?
Режиссер. Это был бы самый лучший конец.
Особа. То есть… в основе всякого брака ложь?
Режиссер. Не только брака, но и всей нашей етишкиной жизни. Пока мы друг другу врали, худо ли хорошо, но жили вместе. Сказали правду – и все рухнуло. Потому что Закон нарушили. И ты к тому ведешь… со своей пьесой.
Особа. Значит, по правде нельзя?
Режиссер. А что такое правда? Правда – это и есть ложь. И самая большая ложь – твой театр, который ты мне навязываешь (Передразнивает.) «Люди, львы, орлы и куропатки…»
Особа. Серой запахло… Чувствуете?
Режиссер. Вот-вот… В твоем театре – непременно и сера, и дьявол, и этот… как его…
Особа. Бог…
Режиссер. А я говорю: Бог-то Бог, да не будь и сам плох… Проще надо быть, проще, госпожа драматург… Етишкина жизнь любит простых, сирых, убогих… Нищих духом…
Особа. (трет больную руку). Ммм… Ммм…
Режиссер. Ну ладно, ладно… Не принимай так близко к сердцу… (Обнимает Особу, гладит ее гипсовую руку) «Ух, какая ты мне близкая и ласковая… Скалолазка моя, скалолазочка…» (Гладит ниже. Особа уклоняется от «смелых» ласк Режиссера. Режиссер раздраженно) А почему это, скажите на милость, госпожа Драматург так дорожит своим «телом»? Ведь еще древние говорили – « не убывает оно, сколько его ни бери…»
Особа. Потому что любит! А в любви – душа и тело неразделимы. Куда душа, туда и тело…
Режиссер. Жанна д’Арк ты наша… Только ведь и сгореть можно… на этом костре… любви… Особенно, если есть желающие сухих веточек подбросить…
Особа. Лучше сгореть от любви, чем быть в этой вашей… ети…
Режиссер. А другой нет – и не будет! И это знает даже ребенок.
Особа (в прострации; с тоской). Как пленник, брошенный в пустой, глубокий колодец, я не знаю, где я и что меня ждет… (С нарастанием, словно пробуждаясь.) От меня не скрыто лишь то, что в упорной, жестокой борьбе с дьяволом, началом материальных сил, мне суждено победить…
Режиссер (нарочито возвышенно). …Но это произойдет лишь тогда, когда и луна, и светлый Сириус, и земля обратятся в пыль… (Особе. Буднично.) Должен заметить, госпожа драматург: нас не будет даже в этой пыли – ни тебя, ни меня, ни Музы, ни госпожи Тишкиной… И никто нас не вспомнит… Зачем страдали, зачем мучились, зачем эти бесконечные выяснения отношений, поиск какой-то правды, за которую мы, кажется, готовы умереть, при том, что бесконечно врем. Как в «Стульях». Помнишь Старуху?
Особа. Еще бы! Но если честно, я так и не поняла, зачем вы заставляли несчастных стариков все время врать…
Режиссер. Во-первых, это не я, а драматург заставил. Во-вторых, у них не было выбора…
Особа. Ну почему? Ведь можно было попытаться…
Режиссер. Ха-ха! Не забывай, что они родились в семнадцатом!
Особа. Значит, все дело в возрасте?
Режиссер. Именно. В девяносто уже ни до спектаклей.
Особа. Это самый страшный спектакль…
Режиссер. А жизнь вообще – страшная штука. Потому ее и называют е-тишкиной. Так что, дорогая госпожа Драматург, нужно ловить кайф здесь и сейчас… (Ласкает Особу.)
Особа. Как тогда, в саду?
Режиссер. Сад?..
Особа. Ну тот, с райскими яблочками, где мы в первый раз…
Режиссер. О-о, райские яблочки…
Особа. Вы помните, что сказали тогда?
Режиссер. Сказал…
Особа. Вы назвали меня своей душой…
Режиссер (с трудом отрываясь от Особы). Ну и память, у вас, госпожа Драматург… (Ернически.). В райском саду змей соблазнил наивную, доверчивую Еву…
Особа. А что, не так? Соблазнил! Кто говорил – «Ты – единственная…», «Без тебя мне не жить, не любить, не петь …» А сам чуть что – к Тишкиной… За свои слова отвечать надо…
Режиссер. Значит, все-таки месть?
Особа. Ммм… Ммм… Ммм… (Баюкает руку.).
Режиссер. Эх ты, идеалистка несчастная… Да если хочешь знать, Тишкина – это сегодня наше всё, так сказать, наша почвенная основа… А почву не выбирают… Какая досталась, в такую семена и бросают… Ты, может, думаешь, что ей деньги просто так дают, задаром? Да она, бедняжка, под кого только не стлалась из-за них, она, можно сказать, на горло собственной песне наступила… Я сам был свидетелем, как она выплакивала этот жалкий миллион…
Особа. Есть одна замечательная песенка – «Но слез моих не видно никому…»
Режиссер робко касается гипсовой руки Особы, гладит ее.
Режиссер. О чем думаешь?
Особа. Я вчера котенка нашла… Такой хорошенький… Все время хочет есть… (Встает). Мне пора… Он меня ждет…
Режиссер (оживляясь; публике). Видели! Только что слезы лила – «кроме любви твоей мне нету солнца…» Только что проклинала театр Тишкиной… И я уже был готов… Готов был отказаться от него… Хотя… Извините… Там платят зелененькими… И вдруг – котенок! Такой маленький, такой хорошенький, такой одинокий…» (Изображает, как Особа смотрит на котенка.). На самом деле котенок – тощий, драный, блохастый… Но что ей до того – она любит… Она снова любит! У нее наконец-то появилась своя личная жизнь… (Особе; сурово.) И чем же тогда твой театр лучше театра Тишкиной? Да, у нее продажная любовь… Но и у тебя… У тебя – тоже… Так что финал спектакля, если я все-таки останусь твоим режиссером, может быть только один – канкан с красивыми девочками…
Особа. Финал будет мой! Я – автор пьесы!
Режиссер. А я – Режиссер! И я не допущу…
Особа. Чао! (Встает из-за стола.)
Режиссер. Ну что ты кипятишься… Да если хочешь знать, для современного режиссера пьеса только повод…
Особа. Вот пусть ваш современный напишет свою пьесу и измывается над ней сколько хочет.
Режиссер. Между прочим, таких, как ты, недорезанных драматургов, сегодня пруд пруди, а режиссер – штучный товар! Его все домогаются…
Особа. Насчет «всех» не знаю, а только я свою пьесу не позволю уродовать.
Режиссер. Да постой ты! Я ведь не возражаю… Но в пределах разумного…
Особа. Тогда – без девочек?
Режиссер. Ну хорошо, хорошо… Без девочек. (Громко. В зал.) Официант! Сладенького!
Появляется с подносом официант. Ставит сладкое.
Режиссер (с наслаждением поедая пирожное; официанту). Ты это… Приходи на представление… Сейчас будем веселить публику…
Официант. Извините-с, нам не полагается… (Смотрит на часы.) Да вы и не успеете: ровно через час кафе закрывается… (Заговоршецки.) Сегодня господин Депутат отмечает свой день рождения…
Режиссер. Он что, не мог отметить в обыкновенном ресторане? Это все-таки театр-кафе! Надо понимать разницу…
Официант. Понятно-с. Но господину Депутату хочется поближе к искусству…
Режиссер. Интересно бы знать, кого из людей искусства он пригласил…
Официант. Это можно-с… (Достает из кармана список, читает.) Господин Министр театральных дел, господин Главный Критик, господин Сексопатолог, госпожа Тишкина…
Режиссер. Тишкина?! Ее-то зачем?
Официант. Как же-с… Разве вы не слышали? Их вчера назначили Главным Драматургом и Главным Большим Театром…
Режиссер. А режиссер?.. Режиссер кто?
Официант. Не знаю-с. Может быть, вы-с?
Режиссер. Меня на банкет не приглашали…
Официант (смотрит список). Точно-с. Вас здесь нет. (Доверительно.) Зато артисточки, кордебалет – в лучшем виде. Говорят, сама госпожа Тишкина самолично отбирала… Но это я вам, как своему, строго по секрету…
Режиссер. Ну что ж, и на этом спасибо.
Официант удаляется.
Особа. Да не расстраивайтесь вы так… Все равно лучше вас режиссера нет…
Режиссер. Надо же, забыли! А ведь если б не мой спектакль, господин Депутат не стал бы депутатом, а госпожа Тишкина не получила свой миллион… Официант!
Появляется официант.
Официант. Чего изволите-с?
Режиссер. Передай господину Депутату, что я приглашаю всех на спектакль «Про это»…
