Поэт. Запомни: ты – это ты. А Муза – это Муза. Как говорил наш главный Пиит: «Прошла любовь, явилась Муза…» Любовь сегодня есть, завтра – нет, а Муза – навсегда. Мы с ней столько лет уже вместе… Я за ней как за каменной стеной… (Задумывается.) Или – бабой? Каменной бабой… (Актрисе.) Каменных мужиков ведь не бывает, да?
Актриса (уныло). Не знаю…
Поэт. Вот и я не знаю. Для меня слово – что? Цель. Цель оправдывает средства. Вот сказал – «баба» – и жду! А что оно мне родит, слово это? Вы, женщины, – от себя ждете – когда что-то там из вас родится, а мы, мужики – только от слова. У вас муки родовые, а у нас – словесные…
Актриса. Слова, слова, слова… Дела-то где, папочка?
Поэт. Что запанибратство? Я ведь еще – ничего… (Осматривает себя со всех сторон.) Я ведь еще вполне…
Поэт снимает маску, превращаясь в Режиссера. Режиссер подходит к своему столику, наливает водки, выпивает, заедает соленым огурцом, довольно крякает.
Актриса. Папочка, лапочка, котик… (Снимает маску, проходит на свое место.).
Картина третья
Режиссер. Чушь! Бредятина! Поэт… Актриса… А язык! Где ты слышала, чтоб нормальные люди так говорили?
Особа. Ах, да! Я ведь забыла, что писать пьесы и играть на сцене могут только немногие избранные. Что законно и хорошо только то, что делаете вы сами! Но ваш театр давно устарел… А у меня новая форма… Мой театр – театр всеобщей жертвенности…
Режиссер. Вот только этого не надо… Не надо про жертвы… И претензий на новую эру в искусстве не надо… Это все мы уже проходили… Видно, после падения у тебя и вправду что-то с головой… Надо бы полечиться…
Особа. Это – неизлечимо.
Режиссер. Что-то я тебя никак не пойму… Я теперь вообще тебя не пойму… Странная ты какая-то…
Особа. Такая, папочка, какую вы меня сделали своими словами…
Пауза
Особа. Ну что вы так смотрите? Это же из моей пьесы… Актриса своего Поэта называет папочкой. Он тоже слова жует. Изжевался, бедный, весь…
Режиссер. Что значит – «тоже»?!
Особа. А то… Вы мне, может, тоже говорили всякие слова…
Режиссер. Слова… Нашла чему верить… Слова – это мусор… Сегодня сказал одно, завтра – другое, послезавтра – третье… (Оценивающе смотрит на Особу, «вдохновляется», садится ближе.) «Ух, какая ты мне близкая и ласковая…» (Пытается обнять.)
Особа (уклоняется). Вы мне на больную руку давите.
Режиссер. Ну так сядь как-нибудь по-другому.
Особа. А мне и так удобно.
Режиссер. Тебе, может, и удобно, а я так не могу. Это в конце концов неуважение к театру… (Отворачивается возмущенный.)
Особа пересаживается.
Режиссер. Ну вот, это другое дело… (Обнимает Особу.) Ну чего ты… как неродная… Эх ты, бедолага… Ручку сломала… Пожалеть некому…
Особа (всхлипывает). Ммм… Ммм…
Режиссер. Совсем у вас нервы никуда, госпожа драматург. Срочно, срочно в отпуск… Кстати, ты была когда-нибудь в горах?
Особа. Нн-не-е-е…
Режиссер. Надо бы тебя свозить… Стоишь на вершине, а над тобой небо – свежее-пресвежее, чистое-пречистое, ну вот прямо как ты тогда, после баньки… (Заговорщицки.) Можно было бы и повторить…
Особа (отодвигается). Это вы к чему?
Режиссер. А к тому, что жизнь – хороша! «И жизнь хороша, и жить хорошо!» Кто сказал? Правильно! Владимир Владимирович. С него же и пошло – «про это». Смотришь, наверно, по ночам? Ну признавайся, признавайся! Лежишь себе одна-одинешенька, мечтаешь… о театре… А тут тебе – про это… Я так с удовольствием смотрю – и про это, и вообще…
Особа. А по мне так жизнь плоха.
Режиссер. Отчего же?
Особа. От того, что мы не вместе.
Режиссер. Тю… Нашла о чем жалеть… Зачем тебе такой шалопай-мальчишка… И потом… я ужасно привередливый… Особенно в питании… Моя Музка готовит… У-у-у… Пальчики оближешь… Ты ела когда-нибудь настоящий домашний холодец? С перчиком, чесночком, моркошкой… Я так просто обожаю… Режешь его, голубчика, макаешь в горчицу… И под рюмашку! А паровая свининка в собственном соку… С пылу с жару… Ммм… Да знаешь ли ты, сколько нужно творчества, вдохновения… Сколько нужно выходить, выстоять, вынюхать… чтобы приготовить, к примеру, настоящий украинский борщ… Или соляночку… Соляночку тоже обожаю… Особенно с сахарной косточкой… (Публике.) Кстати, сейчас это большая проблема. Поставки с Запада, там мясо без костей… Они ж понятия не имеют, что такое наша русская пища… (Особе.) Оно еще булькает, скворчит, шипит… А ты уже не можешь усидеть на месте, ноги сами бегут на кухню, ты впитываешь эти волшебные ароматы всеми порами своей души… (Закрывает глаза, втягивает воздух.) И наконец… (Имитирует процесс дегустации.) это происходит… Ммм…
Особа. Да, вы настоящий поэт… Поэт желудка! (Смеется.)
Режиссер (с нарастающей агрессией). И не только желудка. Я – поэт печенки, селезенки, почек, сердца… и всего остального бренного тела… А ты… Ты – просто дрянь… Вместо того, чтобы поддержать, вдохновить, нацелить… Нет, обязательно нужно довести человека… Нужно осмеять все, что ему дорого, что он любит… (Встает, намереваясь уйти.)
Особа. Да что я такого сказала… Вы просто ищете предлог… Вам не нравится моя пьеса… Ну и пожалуйста… Я не держу…
Гладит руку в лангетке. Режиссер помимо воли смотрит на Особу. Подсаживается ближе, тоже начинает гладить лангетку.
Режиссер. Больно?
Особа. Еще как больно… Зато теперь я знаю, откуда ноги растут у ваших «Старосветских помещиков»…
Режиссер. Хороший был спектакль, да?
Особа. Я бы не сказала. Терпеть не могу все эти муси-пуси… (Передразнивает.) «Мамочка…», «Папочка…», «Селедочка под шубой…»
Режиссер. Ну и дура же ты. Причем неисправимая. Да если хочешь знать, это и есть самое главное. Яхве! Ях – мужчина. Хава – женщина. Они сидят в своем чистеньком домике в своей чистенькой кухоньке и обсуждают, что бы им такого приготовить на ужин… Это же не просто еда, это – ритуал… Очаг… Очищение пищей… Ях-ве! А ты? Ни дома, ни семьи… Вся в своем творчестве… Как ни придешь – одна картошка на столе…
Особа (гладит руку в лангетке). Ммм… Ммм…
Режиссер. Да нет, ты не поняла… Картошка тоже хорошо… И вообще… (Оценивающе смотрит на Особу. После паузы.) И вообще, надо бы замуж тебя отдать. Только – за кого? Ванька – пьянь, Гришка – псих… Петюнчик не той ориентации… Так что извиняйте: нет у нас для вас принцев.
Оосба. Ммм… Ммм…
Режиссер. Ну будет, будет… Пошутил я…
Особа. Ммм… Ммм…
Режиссер. Я кому сказал – хватит! И без тебя тошно.
Особа вытирает слезы, достает из кармашка курточки пузырек, пьет валерьянку.
Режиссер. Фу… От тебя несчастьем, как вот от этой валерьянки, за версту несет…
Особа. Ммм… Ммм…
Режиссер (внимательно смотрит на Особу). Всё. Понял. Айн момент! Давай свой пузырек… (Жестом фокусника наливает в рюмку водки, капает туда валерьянку, протягивает рюмку Особе.) На, запей. Да не бойся ты! Я сам пробовал – кайф потрясающий…
Особа (делает глоток, морщится.) Гадость… (Делает еще глоток, ставит рюмку на стол.) Кажется, действует…
Режиссер. А я что говорил! Вот и в пьесе твоей должен быть кайф. Ты должна давать людям удовольствие, наслаждение… Они же за этим приходят… А не за какими-то отвлеченными идеями…
Особа. Художественное произведение должно выражать какую-нибудь большую мысль. Только то прекрасно, что серьезно…
Режиссер. Ну вот! Вот мы и приехали! Чужие мысли выдаешь за собственные оригинальные новации…
Особа. Это мои мысли…
Режиссер. …высказанные дедушкой Чеховым. Или кто он тебе – прадедушка?
Особа. Мы с Антоном Павловичем одних убеждений…
Режиссер. Ха-ха-ха! Больше всего мне жаль людей, которые не совпали со своим временем… Как, например, наша уважаемая госпожа Драматург… (Внезапно на режиссера находит порыв творческого вдохновения. Он начинает быстро ходить по залу или делать иные телодвижения. Все зависит от темперамента и характера актера, играющего эту роль.) Постой, постой! А что если мы… того?.. В твоей пьесе тоже смешаем водку с валерьянкой…
Особа. Хотите зрителя на иглу посадить?
Режиссер. Ну ты же сама сказала – «действует».
Особа. На пять минут. А потом опять ломка, и даже хуже.
Режиссер хочет «утешить» Особу. Особа уклоняется.
Режиссер. Я понимаю… Лаборатория драматурга… Тайна творчества… Но почему все-таки твоя героиня такая мужненавистница?
Особа. В двух словах не скажешь…
Режиссер. Тогда пусть это будет отдельная сцена…
АВТОР (встает, объявляет): Пьеса «Про это». Сцена вторая (Садится.)
Режиссер и Особа надевают маски Поэта и Актрисы, выходят в центр кафе.
«Про это». Сцена вторая
Поэт (публике). У нее сегодня день рождения. Они с моей Музой родились в один день. Утром я дарил розу одной Музе, вечером – другой… (Пауза. Поэт вспоминает.) …Сейчас она должна появиться… Ума не приложу, что ей сказать… Она так серьезно ко всему относится… Так верит в эту самую любовь… Это когда живут долго-долго, счастливо-счастливо и умирают в один день… (Смотрит в окно кафе.) А вот и она… У-у-у… Какой прикид… («Приводит себя в порядок», берет со стола розу.
Актриса в юношеском беретике, джинсиках и кокетливом газовом шарфике выпархивает на середину зала. Вся устремленная к «публике», она не замечает Поэта с розой. Поэт, оскорбленный невниманием, с неприязнью смотрит на Актрису.
Актриса (публике). Когда я уезжала в большой город, матушка-родительница напутствовала меня: «Если кто-то скажет, что ты некрасива – не верь. Как говорится, много званых, да мало избранных. Избегай мужчин, которые боятся потратиться на женщину. Помни: бедный может быть богат и щедр, а богатый – нищ и прижимист. Никогда ничего не проси и жди того, кто однажды придет и подарит тебе весь мир…»
Я долго ждала и когда устала ждать, то появился он, Поэт…
Поэт, совершая пируэты, приближается к Актрисе, преклоняет перед ней колено, протягивает розу.
Актриса. Он разливался соловьем, он обещал дворец и луну с неба. Он говорил, что я – единственная, абсолютная ценность… И я поверила…
