НАТАЛИЯ. Пошли-то как, бёдрышко к бёдрышку. Ну-ну, голубки, воркуйте. Вы думаете, я – воровка? Ничуть. Я ворожея! С успешным стажем. Будет тебе, Зоинька, на ореховое масло. (Приговаривает над свёртком.) Пусть всё дурное оставит Акимова и перейдёт со свёртком ценных бумаг на того, кто станет их хозяином. Аминь. Крепитесь уж как-нибудь, вы, кто против меня, ворожеи! (Подходит к компьютеру, садится к нему.) А что у нас в «сидирумчике»? (Включает.) Крейслер, «Радость любви». Играй, агрегат, хоть какой-то прок от науки, не считая «Лайнс». Нет никого владетельнее ворожеи!
Звучит музыка.
Вот и девочки пришли. Слышали музыку, девки? Класс.
Входят Елена и Зоя.
ЗОЯ. Где хозяин?
НАТАЛИЯ (подходит к Елене). Леночка, что ты! (Обняла её). Лапушка!
ЕЛЕНА. Я пить хочу. Дайте мне воды.
НАТАЛИЯ. Милая… Зойка, что с ней?
ЗОЯ. Спустилась с нар. (Наливая воду из бара.) На-те, пейте, упейтесь, только не трещите. Где, спрашиваю, Акимов?
КСЕНИЯ. Выкуп на столе, и – шагай вон. Пей, Ленка. (Подаёт стакан.)
Входят Ксения и Акимов.
ЗОЯ. Ксения!? Ты здесь была… есть?
КСЕНИЯ. И буду.
АКИМОВ. Лена! Лена! Лена!
ЕЛЕНА (попивает воду). Потом, потом, потом. Я пью, пью, пью.
ЗОЯ. Ксюша, ты – с ним! Господи, какой ужас, стыд какой!
КСЕНИЯ. Ты уменьшила наш семейный капитал. Ответишь, не сомневайся. Коснётся, поверь. Но слово мужчины – закон. (Елене.) И ты, красавица, шагай себе домой, чудовище, домой! Эк, тебя укатали, хороша.
ЗОЯ. Ты не простишь, я знаю.
ЕЛЕНА. Зоинька, ты обещала лекарство… выпиши же скорее «чек»!
НАТАЛИЯ. Так я и думала! Зойка, вы с ней сделали это?
ЕЛЕНА. Я не хочу больше ждать!
ЗОЯ. Я забираю обещанное? (Берёт свёрток.) Спасибо. Отоварился, получи «чек», Акимов. (Подаёт Акимову конвертик.)
ЕЛЕНА. Мне! Это мне! Дай! (Выхватывает конвертик из руки Акимова.) Я сейчас приду… вернусь сейчас. (Уходит.)
ЗОЯ. Нет, это сделали не мы. Она сама, сразу после гибели ребёнка, просто Аркадий не успел заметить. (Достав из кармана плаща папку с бумагами, бросает её на стол.) Вот её уголовное дело, сожгите.
КСЕНИЯ. «Чек», дорогой, на их слэнге означает дозу героина.
АКИМОВ. Будь всё проклято!
НАТАЛИЯ. Я уже слышала подобное, на утро после Рождества, в этой же квартире. Проклятие – всегда бумеранг.
ЗОЯ. Позволите выпить «на посошок»? (Наливает водку по рюмкам.) Ксюша, выпей со мной, не побрезгуй. Как я понимаю, женское в тебе пересилило, как всегда. Но сердце твоё при мне.
КСЕНИЯ (выпила). Чумная водочка, нам с нею было сладко всю ночь. Правда, Аркадий? Господи, он опять у компьютера!
НАТАЛИЯ. Хорошо, без грохота. (Выпивает.) Ох, как крепко! Водка, известно, кардинально любовный напиток.
АКИМОВ. Ты ставила «Радость любви», Наташа? Поставлю ещё раз. (Занимается компьютером.) Ксения, тебе пора.
КСЕНИЯ. Хорошо, дорогой. Бабы, все мы есть светлые мысли в мире мужской дури, отчего же не посветить, когда светится. Хотя и свет порою – такая нелепость. Всем – привет, поеду другим лифтом, выйду чёрным ходом, как и вошла, чтобы замкнуть кольцо. Я становлюсь конченной метафизичкой… закольцованной. Я счастлива! (Уходит.)
АКИМОВ. Наташа, иди и ты… ступай, пожалуйста.
НАТАЛИЯ (раскрыла папку с бумагами уголовного дела). Дай прочитать судмедэкспертизу, интересно же, и тут же уйду, милай, обещаю. А ты, Зойка, чего здесь застряла? Бабушкину козу, в селе, звали Зойкой, я говорила?
Входит Елена.
ЕЛЕНА. Здравствуй, Аркадий!
АКИМОВ. Здравствуй, небушко моё.
ЕЛЕНА. Я ещё не бывала на твоей террасе. Исключительная высь! Поняла: небушко моё это, иначе, терраса? Акимов – поэт, чтоб не обозвать женщину террасой, он придумал: небушко моё. Для Акимова я – терраса на крыше. Ты – славный, Аркадий.
ЗОЯ. Аккуратнее, не вставай на край, сорвёшься. Ты уже не птица, чтоб летать. Или ещё не птица, а, молодайка? Ну вас всех. (Обронила пузырёк.) Прощайте. (Уходит.)
ЕЛЕНА. Родной, ты расстроен? Не надо. Мне хорошо. Не плачь! Героин – беда, когда его нет, а так – благо. Разве округ жизнь? Мне скучно с вами, люди, я знаю вас, предвижу всё, что вы скажете, знаю наперёд, что сделаете. Я вас понимаю, хотя мне чаще тяжелее, чем вам, поймите же меня и вы, хотя вам чаще легче, чем мне. Что может угнетать вас, живущих, максимум, следующёй секундой, что может угнетать вас, не знающих счастья небытия!
НАТАЛИЯ. Зоя обронила склянку, что ли? (Поднимает с пола пузырёк, рассматривая.) Хорошо, ковры по всей квартире.
АКИМОВ. Дочитала? (Взяла папку с бумагами.) Пойду, брошу «дело» в камин, заодно разожгу. Зябко. (Уходит.)
ЕЛЕНА. Он плакал, я видела, Акимов – чудо! Правда, Наташа?
НАТАЛИЯ. Мама моя! Знаешь, что это за пузырёк, что за скляночка?
ЕЛЕНА. Конечно. Следователь меня замучил на дознании этой отравой.
НАТАЛИЯ. В заключении эксперта те же буквы в названии, что и на стекляшке. Этими буквами был отравлен водитель автомобиля, с пассажирами… с дочерью твоей. А не подсыпала ли Зойка отраву в рюмку Ксении? Ревность страшнее страха. А та полетела, ласточка… ворона.
ЕЛЕНА. Значит, Ксения умрёт счастливой, на лету. Если бы ты знала, как мне легко и как мне хочется летать. Пойду, пожалуй, воспарю. (Подходит к краю крыши.) Не говори Аркадию, что я улетела. Я счастлива. Счастливо оставаться. И ты, Наталия, лети, как я, в счастье. Улетай! (Прыгает с крыши.)
НАТАЛИЯ. Ах, ты ж, Господи Ты, Боже ж Ты мой! И полетела ведь! Нет, меня на космодроме не было, идите вас всех, пожалуйста, к чёртовой матери, вон, вон отсюда, вон! Бутылочку разве прихватить? (Кладёт пузырёк и бутылку водки в карманы.) Такое без гроша в кармане не пережить… вон, вон! (Уходит.)
АКИМОВ. Лена, где ты? Где все? Чумные дамы мои, не уследишь. Друзья! От сорока двух до сорока пяти – возраст для мужчины крайне опасный, можно не проскочить. Но, что принципиально, мне и до нижней-то планки ещё жить да жить – это подразумевает запас времени, в том числе, и для создания запаса материального. Потому я сегодня женюсь, пусть и не в первый, но как в единственный раз… по сердечной радости, друзья мои, по сердечной радости, так вышло. Радость… радость моя, где ты, радость.
