АКИМОВ. Занято! Ничего, ещё успею. Всем спасибо. Все свободны.
НАТАЛИЯ. Сей грозный муж не любит вздорных баб. (Идёт к столу.)
КСЕНИЯ. А я забираю мою стряпню! Ты не смеешь кормить уличную девку моими кулинарными изысками. (Уходит в кухню, чтобы собрать приготовленные закуски в свёрток и выбросить в мусорное ведро.)
НАТАЛИЯ. Ты сама не с улицы ли здесь оказалась? (Наливает.)
ЗОЯ. Умри, Натаха. Ксюша, я подожду тебя в прихожей. (Идёт в холл, чтобы одеться и дождаться Ксению.)
НАТАЛИЯ. Дай только срок протрезветь. (Выпивает.) Аркадий, вызови машину, пусть меня транспортируют транспортом. (Ксении.) Эй, неудачница, собери мне в корзинку закуски, псих, не выбрасывай!
АКИМОВ. Вместе поедем. Почему ты не хочешь вернуться ко мне?
НАТАЛИЯ. Ещё как хочу! Но я на воле обхожусь тебе на порядок дешевле. Я со свободою не просто знакома, я с этой дамой в интимнейших отношениях. И мне не странно, что имя у неё – мужское: Аркаша.
КСЕНИЯ (на пороге). Какаша! Он – не Аркаша, он – Какаша, я настаиваю. Какаша, вся снедь – в мусорном ведре, приятного аппетита.
ЗОЯ (на пороге). Мужиков нельзя любить.
АКИМОВ (по телефону). Алё? Да. Здесь Акимов, отправьте машину к дому, я выйду поработать. Что? Что! И что? Нет, я не выйду, я – в отгулах. (Кладёт телефонную трубку, роняет варежки.) Всё. Сегодня в городе отключились светофоры. Автомобили не могут разъехаться. Мы только-только повстречались, а она уже умерла. Елена погибла! Наташа, что это? (Опускается на колени перед Наталией, обнимает её за ноги.)
НАТАЛИЯ (гладит голову Акимова). Я не виновата! (В тишине, как на великом пожаре, затрещали свечи.)
ЗОЯ. Колдовство! Варежки, глянь, как они истрёпаны.
КСЕНИЯ. Помешались на религиях. (Наклоняется за варежками.)
ЗОЯ. Не притрагивайся к рукавицам!
КСЕНИЯ (отпрянула). Отключенные светофоры – это не то же, что пьяный бред, и автомобиль всмятку – не скомканные варежки. Или твоя секретарша, не выходя из приёмной, сгоняла на место происшествия и лично удостоверилась? Может быть, она даже слётала на метле, уж погонять, так погонять? Беда… надо прежде увидеть тело, убедиться. Зоя, съездим, куда там надо ехать в подобных делах, удостоверимся?
ЗОЯ. А он нам поверит? Можно, но лучше Акимову самому увидеть.
КСЕНИЯ. Увидит на похоронах. (Одевается, чтобы идти.) Хотя, кто – она ему, чтоб убиваться над могилою. Репутация его ему всего дороже.
ЗОЯ. Ему Елена – случай, ветерок залётный.
КСЕНИЯ. Пролётный! Пролётный? Пролётный.
АКИМОВ. Наташа, они при мне про меня – в третьем лице! Я ещё живу?
НАТАЛИЯ. Помянём? Не выгребать же закуску из помойного ведра.
КСЕНИЯ. Моё ведро – мусорное, у меня в хозяйстве помоев не бывает. Из моего ведра некоторым и для приличного застолья выгрести не грех.
ЗОЯ. Да она просто вышла в кухню поплакать, и со свежею душою – к нам. Что делать, душа отстирывается исключительно в слезах.
КСЕНИЯ. Я не плакала там, я там выбрасывала еду в ведро!
Звонок в дверь.
ЗОЯ. Звонят, я открою.
АКИМОВ. Нет, пусть хозяйка откроет, если Ксюша не возражает.
КСЕНИЯ (снимает шубу). Всё я, да я… всё в этом доме на мне.
ЗОЯ (не раздевается). Ворчит чище Акимова. Акимова – ты, Ксения. Я ещё посижу.
НАТАЛИЯ. Варежки вывешу вместо той бездарной картины. Не возражайте мне никто. (Подбирает варежки, чтобы вывесить на гвоздь, вместо картины.) Будешь глядеть, Аркадий, вспоминать, умиляться и радоваться.
КСЕНИЯ (открывает дверь). Что вы хотели?
Входит Елена.
ЕЛЕНА. Я забыла мои рукавицы. Была я у вас сегодня, я – курьер. Пригласите его, пожалуйста, скажите, что Елена вернулась.
ЗОЯ. Ох, как! Гасись, Аркадий, пассия твоя жива. (Встаёт на пороге, загородив вид в гостинную.) Елена, это – вы!?
ЕЛЕНА. Рукавицы забыла.
АКИМОВ. Наташа! Мне не хочется теперь встретиться с нею.
НАТАЛИЯ. Уйди в шкаф. Управимся, шагай. (Идёт в холл.) Девки, кто там?
АКИМОВ. Проклятая зима, не выйдешь на террасу, все выходы перекрыты. (Закрывается в шкафу.)
ЗОЯ (Наталии). Это – курьер. Она вернулась за варежками.
НАТАЛИЯ. Акимов вышел в город продышаться.
ЕЛЕНА. По такому морозу?
НАТАЛИЯ. Пройди, твои варежки – в гостинной, на гвоздике. Только стоит ли их забирать, пусть останутся на память, а я денег дам на новые, возьмёшь? (Достаёт конверт с деньгами от Акимова.)
ЗОЯ. Варежки – в красном углу, святыня. Храните иллюзии, они редки.
НАТАЛИЯ. Мы вызовем такси, подожди в подъезде. И напиши заявление на увольнение, мы попросим Акимова подыскать тебе место.
КСЕНИЯ. Нам сообщили, что автомобиль, в котором ты ехала, попал в аварию, по вине отключенных светофоров. Все погибли. Кто же был в машине?
ЕЛЕНА. Вызовите такси, только у меня денег нет. Мы заехали ко мне, сестру, с дочкой, отправила на машине. Я отпросилась с работы, по «мобильнику» водителя, сказала, что с разрешения Аркадия Палыча, подумала, он выйдет на работу, увидит, что меня нет, и приедет ко мне. Вы мне деньги предлагали, я возьму. У меня дома нет телефона. Перестань отсчитывать, давай всю упаковку, ещё слюнявит мне тут – это же деньги! (Выхватывает деньги из рук Наталии.) Ждала его, ждала. Потом сообразила, что рукавицы – повод явиться. (Входит в гостиную, все – за ней.) Господи, дочушка моя, Катюшка!
НАТАЛИЯ. В машине была ваша дочь, не сестры!?
ЕЛЕНА (упала ниц, перед рукавицами, как перед образами). Проклятые рукавицы! В огонь, в огонь! (Рыщет по гостиной.) Где печь? В моём доме пропала печь? (Остановилась перед подсвечником со многими свечами.) Вот же она, уже затопил кто-то.
НАТАЛИЯ. Лена, это – не печь, это – свечи горят. Зажги и ты свою свечу. Свечка – маленькая печка, личный огонёк. (Берёт Елену за руку, помогает зажечь одинокую незажжённую свечу, под варежками.) Я с тобой поеду. Девчата, передайте ему, как придёт, что мои алименты я ей отдала. Короче, я ещё вернусь. Но без коньячку мы, с тобой, подружка долго не протянем. (Упаковывает сумку.) Тачку на трассе снимем, скорее выйдет.
КСЕНИЯ. Варежки забери.
ЕЛЕНА. Не могу. Мне дурно.
НАТАЛИЯ. Конфеток на закусь прихватим… всё, мы ушли.
ЕЛЕНА. Здесь хорошо. С праздником вас, люди, Христос родился! (Уходит.)
КСЕНИЯ. Да-да, славьте Его, славьте. Ау!
ЗОЯ. Где ты, Акимов?
АКИМОВ (выходит из шкафа). Ушли?
КСЕНИЯ. Господи, солидный мужик в собственной берлоге прячется от гостей в мебелях. Зачем же заводить таких гостей. Акимов, что это было?
АКИМОВ. Да, сегодня что-то было.
ЗОЯ. Сегодня было сегодня. И мне пора. К своим.
КСЕНИЯ. Не захватишь ли с собой, выбросить?
ЗОЯ. Варежки? Нет уж, ваш дом – ваш мусор. Я не самоубийца брать в руки колдовские навороты. На свадьбу позовите, голуби, а? Бывайте, чтоб вас всех. (Уходит.)
КСЕНИЯ. Все ушли. Нас оставили. Что приготовить на ужин?
АКИМОВ. Будь со мной, и будет с меня.
КСЕНИЯ. Это пока, потом проголодаешься, занервничаешь, не хочу попадаться на семейные дрязги по пустякам. Зажгу все свечи, что есть в доме? В честь праздника… от греха. Не скучай, родной, найдёшь меня у плиты. (Ходит по квартире, зажигая свечи.)
АКИМОВ. Я сегодня сыт, как никогда. Скорее бы весна, взять лопату да расчищать террасу от снега… расчищать. А после нежиться на солнце. Как там, дай Бог память? Да! Друзья! От сорока двух до сорока пяти – возраст для мужчины крайне опасный, можно не проскочить. Но, что принципиально, мне и до нижней-то планки ещё жить да жить, это подразумевает запас времени, в том числе, и для создания запаса материального. Потому я сегодня женюсь, пусть и не в первый, но как в единственный раз… по сердечной радости, друзья мои, по сердечной радости, так вышло. Радость… радость моя, где ты, радость.
СЦЕНА 3. Сорок дней спустя. Остатки леса в окружении «хрущоб» и деревянных многоквартирных домов с печным отоплением. Скамейка. За стволом старого тополя прячется Акимов. Входит Елена.
ЕЛЕНА (остановилась у тополя). Я вижу вас, Аркадий Палыч, выходите из-за дерева. Пожалуйста, не прячьтесь, мне неловко.
АКИМОВ. Это – не лютый февраль, весна какая-то. (Выходит из-за дерева.) Ваш дом – в чудном месте, в середине прошлого века новостройки имели ввиду человека. Сегодня – «сороковины», легко вычислить ваше появление. Здорово жить в доме из дерева? Вот новые варежки, предвидятся морозы. Я – не юнец, но, боже мой, как я люблю вас. Простите.
ЕЛЕНА. Вы здесь, за деревом, уже никак не меньше недели.
АКИМОВ. Впервые пришёл в день похорон. Потом каждый Божий день.
ЕЛЕНА. Я отношусь к вам по-прежнему, могли бы подойти ближе.
АКИМОВ. Спасибо. Что – варежки?
ЕЛЕНА. Просто все эти дни я не могла говорить. Показалось даже, что разучилась вовсе. А сегодня, после собора, отпустило… отлегло, оставило.
АКИМОВ. Спасибо. Я люблю вас. Спасибо.
ЕЛЕНА. Сегодня со мной приключилась нелепость: на ночь зажгла лампаду, старица посоветовала, а лампадка возьми и закопти. Я и умереть была бы не прочь, хоть и в удушье, но можно ли угореть от святого огня? И теперь во мне копоти, как угольной пыли. Отец дочушки моей Катюшки был шахтёр. Мы жили не здесь, вы знаете, конечно, смотрели личное дело, наотбивалась я от мужской живности сверх программы. Только настоящие мужчины обошли стороною, объехали… не доехали, отъехали. И верна единственному мужчине моему я была не по желанию, по воспитанию. Ах, мама да папа, измучили вы меня, золотые мои, изуверской моралью, и с того света потешаетесь, радуясь плоду старорежимной своей любви? Дайте рукавицы, Аркадий Палыч. (Вынимает варежки из ладоней Акимова.) Спасибо. Идёмте ко мне. И, если желаете, станемте вместе быть. Сколько пожелаете. Я безумна. Я ждала вас всегда, я и теперь жду вас. Только не надо даже заговаривать о замужестве. Не возражайте, не смейте, вы – мой должник: из-за вас я осталась без дочушки, без Катюшки… без единственной сестры. Жизнь за жизнь, Акимов. Я люблю вас. Идёмте… идёмте, идёмте!
АКИМОВ. Спасибо… спасибо, спасибо!
Входит Ксения.
КСЕНИЯ. Акимов! Стой, Акимов!
Входит Зоя.
АКИМОВ. Ксения? Что ты? Зоя?
КСЕНИЯ. Ты обещал со мной говорить. Сорок дней – твоему обещанию.
АКИМОВ. И тут «сороковины». О чём говорить! Хорошо, но не теперь.
