ЗЕМЛЕМЕР

Мы с ней в баню вместе ходим, в мужское отделение! Она там в одежде моется!
АЛЕКСЕЙ. В баню в одежде?
СОЛОВЕЙ. А чего? Всё равно! Так-то она в речке купается, а в одежде со мной моется за компанию. Её от себя никуда не отпускаю.
АЛЕКСЕЙ. Впрочем, правильно, что в баню вместе. Вы правы. Всё дозволено. Всё должно быть дозволено. Один раз живём и потому – дозволено. Я слышал, старики часто женятся на молодых, это нормально, потому что они как бы дают энергию для продолжения жизни, молодые, так сказать, старикам.
СОЛОВЕЙ. Ёрики-маморики, слушай, какой я тебе старик?
АЛЕКСЕЙ. Я люблю русский народ и говорю с ним доступным ему языком.
СОЛОВЕЙ. Да кто тут тебе старик-то?
АЛЕКСЕЙ. Вы – старик. Вы тот самый старик. Вы не беспокойтесь, я понимаю, что это всё сон, моё больное воображение. Я вас сразу узнал, сразу, да.
СОЛОВЕЙ. (Молчит.) Какой сон? Как ты меня узнал? Тебе сколько лет?
АЛЕКСЕЙ. Мне сорок.
СОЛОВЕЙ. И мне сорок.
АЛЕКСЕЙ. Как сорок?
СОЛОВЕЙ. Так сорок. Паспорт покажу, хочешь? Ты какого числа?
АЛЕКСЕЙ. Пятого. Пятого мая. Пятого.
СОЛОВЕЙ. И я пятого. Мая пятого дня.
АЛЕКСЕЙ. Нет, нет, нет, нет, нет. (Молчит.) Шутите, да? Правда? Нет?
СОЛОВЕЙ. Кривда, да. Нет.
МОЛЧАНИЕ.
АЛЕКСЕЙ. Хорошо. Может быть. Всё может быть в жизни. Мы с вами в один день, в один год родились. Но мы даже не похожи.
СОЛОВЕЙ. Даже близко не лежали не похожи, как я образно другой раз скажу.
АЛЕКСЕЙ. Почему вы всегда говорите это вот? Что это значит?
СОЛОВЕЙ. А ничего! (Смеётся.) Ехал в поезде парень весёлый, так говорил. Вот и прилипло ко мне на сто лет. “Образно”, да “образно”, а что, чего – не знаю, красиво и всё! Ой, насмотрелся в поезде, всю жизнь вспоминать надо! Всю Расею объехал. Вот, приехал в Караганду – думаю: город гомиков. Все мужики ходют, а глаза подведенные. Думаю, да что ж такое, одни падлы?! Потом понял: шахтёры! (Смеётся.) Из-под век не отмывается угольная пыль у них! Нормальные мужики. А глаза накрашенные! А думал: Караганда – город гомиков!
В окно бьётся ласточка, стучит крыльями по стеклу.
АЛЕКСЕЙ. Что это она?
СОЛОВЕЙ. С ума сошла, поди. Бывает и у птичек такое разное всякое.
Смотрят на ласточку. Она побилась, побилась и упала в траву возле дома. К упавшей ласточке по крапиве кинулись кошки, возятся в траве. Кровь ласточки по стеклу размазалась. Соловей хмыкнул, смотрит на Алексея. Алексей с ужасом глядит в окно, не может оторвать взгляда.
АЛЕКСЕЙ. Что это? Что это? Это что?!
СОЛОВЕЙ. Да что, что. Чего-то случилось, непорядок в доме, вот и решила – чем жить так, помереть. Птичка – само-убий-чка! (Хохочет.)
МОЛЧАНИЕ.
АЛЕКСЕЙ. Мы будем дружить.
СОЛОВЕЙ. Мы-то? Ага. (Чешет голову, смеётся.) Вши, что ли, завелись, башка чешется. (Молчит.) Лаурку поймал с полгода назад, вечерочком, к мосту шла, туда все ходят, в день по пять штук бывает. В смысле, ночью. Прям на камни кидаются. А я, тварь такая, встану у окошка, покуриваю и смотрю, как они там, идут. Охранникам деньгу дадут, те пустят на мост. Правильно, потому как бесплатный сыр только в мышеловке, как я образно, однако, другой раз скажу! А с утра на каменьях милиция остатки соскребает. Бывает, месяц никого нету. Потом раз, раз, раз – пачкой, штук десять прыгнет. Потом опять тихо. И во дворе сидят, бывает, под берёзой, плачут сначала, а я смотрю в окошко, хихикаю, падла. А они молются, плачут, одна берёзу обнимала, прямо играла, страх Божий, что играла! Ну, вот Лаурка тоже туда было пошла, а я в огороде. Чего-то пожалел, взял, привёл, накормил. Живёт, умирать не хочет! Ей вот прикажешь что – делает. Слушает. Сказал: “На мост – ни-ни!” Боится меня. (Смеётся.) Так что, сберёг дурочку. А в баню, да, вместе. Возьмём веник срубим, во дворе, с березы, тут вот. Как листья вырастут, мы с веничком в ба-а-а-аньку, да, Лаурка?
Лаура ходит по коридору, простынь на голову надела как фату, поёт, цветы раскладывает. Стукнулась о фортепиано, села на пол, зажимает рукой бок.
Там мужики в бане, так? (Хохочет.) А это хорошо ты сказал, прям как радио, мне понравилось: живи как хочешь, однова живём!
Одна за другой едут машины, обливают дом грязью. Вороны каркают, ласточки строят гнёзда. Землемер подошёл почти к дому, всё так же землю меряет, ловко перекидывая с места на место острые ножки треугольного метра. Идёт, говорит что-то громко, вороны над ним кружат. Лаура “едет” по коридору, фырчит: “Дыр-дыр-дыр!”
АЛЕКСЕЙ. Да, да. Они привезут деньги, Лариса. Я буду звать вас “Лариса”, а то странно, тут – и вдруг называть кого-то таким странным именем – Лаура. Да, Лариса! Я очень люблю народ. Папа академик был, но из народа и тоже любил его, говорил мне об этом, воспитывал меня таким образом. (Молчит.) Привезут, вы не думайте. Думаете, я наврал? У нас вечером будет праздник, привезут, конечно! Мы купим еды, тут вот стол, сядем под лампочку, и так хорошо, все, все заботы прочь, сядем, и хорошо, и будет хорошо, и выпьем!
Лаура всё так же “едет” по коридору. Доезжая до одной из половиц слева у тех дверей, что на замках, перепрыгивает через них, прижимается к стенке, пугается, снова и снова перепрыгивает через одну и ту же половицу.
Она смешная, весёлая, будем дружить, да? Нас отсюда скоро всех переселят, но мы будем дружить, мы будем друзьями по несчастью, вот как я сказал хорошо, да?
СОЛОВЕЙ. (Чешет горло.) По какому по несчастью?
АЛЕКСЕЙ. Ну, не по несчастью, по обстоятельствам жизни, так, да?
СОЛОВЕЙ. А мы несчастные с Лауркой? С чего взял? Кто сказал, отсюда переедем?
АЛЕКСЕЙ. Мой друг, который сейчас привезёт деньги, говорил. Когда низкие потолки – не мечтается, там было высоко, но не так, как у вас, не мечталось, я только впадал в задумчивость, а у вас можно впадать в мечтания! О, я люблю мечтать! Меня всё время преследуют видения, мечтания. Но я не сумасшедший. Это моя такая игра, как ребёнок играю, придумываю что-то, так веселее. Да, старик? Вот и вы – материализовались из моих мечтаний.
СОЛОВЕЙ. Да какой я тебе старик-то, заладил?
АЛЕКСЕЙ. Ну, тот, что говорит французские слова и играет на пиле.
СОЛОВЕЙ. Чего? (Смеётся.)
АЛЕКСЕЙ. (Молчит.) Простите. Это я так. Я хотел сказать, что у вас лепные потолки, а там – не было. Будем дружить?
СОЛОВЕЙ. А чего не будем? Будем. Бууу-дем! Только я сильно стихи люблю, и за руку здороваюсь, вот беда. Ну, всё равно ведь можно найти констинтитенцию, как я образно, однако, скажу другой раз, нет?
АЛЕКСЕЙ. Да, да, конечно!
СОЛОВЕЙ. А ты понял, что я сказал?
АЛЕКСЕЙ. Нет, но понял, что вы подразумевали.
СОЛОВЕЙ. Как же ты мог понять, что я сказал и подразумеваю, если я сам не понял, что я сказал? Если я это слово вот как раз выдумал, когда говорил, э, одногодка моя, слышишь? Что ж ты понял?
АЛЕКСЕЙ. Я всё понял, всё! (Смеётся.)
МОЛЧАНИЕ.
СОЛОВЕЙ. Я вот тоже понял, что ты чего-то мне так сильно угодить хочешь, как я образно скажу, однако, другой раз, а почему – не знаю.
АЛЕКСЕЙ. Я хочу дружить!
СОЛОВЕЙ. А как же мы будем дружить, если ты руки не подаёшь? Я люблю, чтоб за руку, чтоб сильно, чтоб со всей силой и крепкостью. А ты?
АЛЕКСЕЙ. Нет, я же не всегда не подаю руку, я тоже могу подать руку, ну что вы обо мне думаете, что я сумасшедший, я подам. Даже с радостью. Вы ведь не заразный?
Соловей вытер пальцем нос, палец вытер об штаны, улыбается. Смотрит на Алексея.
СОЛОВЕЙ. Я-то не заразный? Я сильно заразный, как я образно скажу другой раз. Ну ладно, чего там. Иди сюда. На ухо. Спросить хочу давно. Вот ответь мне, раз ты писатель…
АЛЕКСЕЙ. Я не писатель.
СОЛОВЕЙ. Как не писатель? А эта – твоя? (Ткнул в фортепиано.)
АЛЕКСЕЙ. Моя.
СОЛОВЕЙ. Ну, говорю – писатель. Слушай. (Снова вытер сопли и размазал по колену.) Ты вот мне скажи: почему в поездах, особливо на северных направлениях, всю жизнь глухонемые ходют и порнуху продают. И что характерно – отметь! – только глухонемые!
МОЛЧАНИЕ.
АЛЕКСЕЙ. Да?
СОЛОВЕЙ. Я и говорю: да-а-а! Одного решил я проверить и как пукну сильно при нем. Он даже – ноль, реагажа нету. Почему?
АЛЕКСЕЙ. Не знаю.
СОЛОВЕЙ. Не знаешь. И никто не знает. Необъяснимый закон природы, как я образно скажу другой раз. И будто не унюхал даже чего, вот что интересно! А ведь носопырка у него есть, была, то есть? Как объяснить?
МОЛЧАНИЕ.
АЛЕКСЕЙ. Почему она прыгает всё время через эту половицу?
СОЛОВЕЙ. Потому что там – ток.
АЛЕКСЕЙ. Как – ток?
СОЛОВЕЙ. Да так – ток. Так-ток, так-ток, так-ток! Слушается! (Смеётся.) Моя! Дождь, весна, с крыши каплет – ток пробивает, и прямо в ту половицу бьёт.
АЛЕКСЕЙ. Как – бьёт? Это же очень опасно, надо что-то предпринять?
СОЛОВЕЙ. Предпринять?
АЛЕКСЕЙ. Ну, сделать?
СОЛОВЕЙ. Мы за квартиру не плотим пять лет, что сделать? (Смеётся.) А вон библиотеку всю наскрозь пробивало, никто не мог войти, двух читателей убило.
АЛЕКСЕЙ. Неправда. Пугаете нарочно.
СОЛОВЕЙ. Правда. Может, они за знаниями пришли, руку протянули к двери, к ручке дверной, как я образно скажу, однако, другой раз, а их шарах и – нету. Вот и уехали они. А у нас одна только половица наэлектриченная. Пока. Может, скоро всех начнёт бить-убивать, убивать да бить, я даже и не знаю.
АЛЕКСЕЙ. Нет, нет, не может быть, нет, он не рассказывал мне.
СОЛОВЕЙ. Кто? Чего? Почему? Про что? Про читателей?
АЛЕКСЕЙ. Нет, так. Ничего. Вы так говорите, будто это национальность: читатели.
СОЛОВЕЙ. Не веришь? Вчера вот кошка забежала и прямо по этой половице рванула идти, дура, шерсть на ней дыбом, загорелась, синий пламень и – смерть, смерть-смерть-смерть! – и страшно, страшно, страшно, страшно. (Смеётся, играет на гармошке, поёт.) Люблю грозу в начале мая! Когда весенний первый гром! Как саданёт из-под сарая, что фиг опомнишься потом! Не веришь? Ну, ступи на половицу – шарахнет уй как!
АЛЕКСЕЙ. Надо громоотвод поставить.
СОЛОВЕЙ. А громоотвод-то пошто?
АЛЕКСЕЙ. Не знаю, я не силен в технике. Я историк по образованию, мой отец академик Сорин, его именем названа эта улица.
СОЛОВЕЙ. Ты сто раз сказал-повторил. Академиков тут не хватало. (Смеётся.)

Странички: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13